Н. И. ЛАПИН: «ВСЕГДА ПОБЕЖДАЛО ЖЕЛАНИЕ ЗАНЯТЬСЯ ЧЕМ-ТО НОВЫМ»

(Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г.С. Батыгин; Ред.-сост. С.Ф. Ярмолюк. - СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999.)


Родился я в 1931 году в Москве. Родители были из ярославских крестьян. Когда начался нэп, а потом коллективизация, многие крестьяне уехали в город, в том числе и отец, который стал строителем. Детство мое прошло в основном в Текстильщиках (там был крупный трест строителей), во время войны был в деревне, на родине родителей. Школу окончил с золотой медалью и в том же 49-ом году поступил на философский факультет МГУ. Были разные варианты: физический факультет, Институт международных отношений и философия. Как раз в мае того года отмечалось 50-летие "Материализма и эмпириокритицизма" – шла большая пропагандистская кампания, выступали известные тогда философы (Александров, Кедров и другие). Я пришел на конференцию, организованную в Институте философии, послушал и утвердился в выборе. Нас сразу на месяц отправили в колхоз (Зарайский р-н, д. Саблино), бригадиром был Борис Грушин, в бригаде были И. Фролов, Ю. Карякин, И. Блауберг, Л. Греков – в общем, придя на первый курс, я уже знал десятка три интересных людей.

Когда учился, много времени уходило на общественную работу. Сейчас понимаю, что это была не самая эффективная трата времени, но было желание, никто меня не заставлял. Главное же место, конечно, занимала собственно философия. Самое ценное – изучение произведений классиков, начиная с досократиков, Платона, Аристотеля и до XIX века включительно; литературы по философии ХХ века почти не было. Талантливые преподаватели – М.Я. Ковальзон, Ю.К. Мельвиль, Т.И. Ойзерман, В.В. Соколов, О.В. Трахтенберг и другие – развивали в нас интерес к источникам, к оригинальной мысли. Думаю, это очень важно. С первого курса, кроме сугубо философских дисциплин, мы изучали также "Капитал". Семинары по политэкономии вел только что окончивший аспирантуру экономического факультета Мансинья. Он был вывезен в 30-е годы из Испании, как многие другие дети. У нас он вел занятия мастерски. Потом преподавал политэкономию на Кубе Че Геваре.

У меня был и свой особый интерес – к социальной философии. Помню, тогда появилась брошюра Сталина "Марксизм и вопросы языкознания", среди теоретиков шли дискуссии, и многие, в том числе и я, интересовались, как же вообще происходило становление нового общества на базе старого. Я посвятил этому два года – на четвертом и пятом курсах –, стараясь (насколько возможно) получить данные из первоисточников. Это были статистические справочники, "КПСС в резолюциях и решениях съездов", в Ленинской библиотеке изучал газеты тех лет (с октября 17-го до начала 30-х годов). Мне это очень много дало, я собирался и дальше, в аспирантуре, заниматься той же проблематикой. Предложил тему – "Диалектика формирования и развития базиса и надстройки в советском обществе". Но руководству кафедры диамата показалось, что тема слишком чревата "проблемами": диалектика предполагала анализ реальных противоречий, а это было не принято. Мне посоветовали заняться историей философии. И я поступил на кафедру истории зарубежной философии, к Т.И. Ойзерману, но продолжая в определенном смысле тот же мотив: как возникла марксистская философия, каким образом Маркс, первоначально будучи идеалистом, стал материалистом, какова была диалектика становления его взглядов. Замечу, что проблема возникновения нового, конкретных механизмов его появления стала стержневой для всей моей теоретической и практической работы. Три года аспирантуры, потом еще десять лет работы – и в результате возникла книга "Молодой Маркс". По одной из первых ее глав в 1962 году я защитил кандидатскую диссертацию. Книга вышла в 1968 году, когда отмечалось 150-летие со дня рождения Маркса. К тому времени я работал в Институте философии, директором был П.В. Копнин. Я вручил ему книгу, а он вскоре спрашивает: "Когда докторскую будешь защищать? Чтобы в сентябре диссертация была у меня на столе" (а книга вышла в апреле). В сентябре я ему положил на стол три тома – 830 страниц текста с таблицами, диаграммами и т.д. (это было не так сложно, при подготовке книги было написано полторы тысячи страниц).

Но тут я несколько забежал вперед. В 1957 году ответственный секретарь журнала "Вопросы философии" М.И. Сидоров пригласил меня работать в этот журнал. Годом раньше там начали работать И.Т. Фролов и И.В. Блауберг, за ними потянулись другие, в том числе и я. Первое время я вел в журнале отдел критики и библиографии, через меня проходило примерно 120 книг и всевозможных сборников, получавших отражение на страницах журнала. В поле зрения попадала отечественная и зарубежная литература, в том числе и по социологии. Затем я перешел в отдел критики зарубежной философии и социологии (тогда он иначе и не мог называться), там уже работал Мераб Мамардашвили, с которым я вместе учился восемь лет – в студенческой группе и на кафедре. Руководил нами известный историк и социальный философ Ю.П.Францев. Мамардашвили, естественно, занимался философией, я – социологией. В те же годы в журнале работал Э.А. Араб-Оглы, который активно продвигал социологическую тематику, развивал интерес читателей к ней.

К 62-му году началось движение сотрудников из журнала: "первые эшелоны" отбыли в Прагу в "Проблемы мира и социализма" (в чем важную роль сыграл Францев). А меня судьба забросила в издательство "Мысль". Мне предложили организовать здесь новую редакцию - литературы по истории философии. Основной задачей было создание серии "Философское наследие". Первоначальный ее проспект обсуждался в Институте философии, а утверждался, естественно, в секретариате ЦК КПСС. Началась серия в 1963 году томом "Древнеиндийская философия", потом пошли другие тома – Фейербах, Юм, Платон. Тогда мне довелось познакомиться с А.Ф. Лосевым, я бывал у него дома, поскольку он вместе с В.Ф. Асмусом был редактором собрания сочинений Платона.

В качестве издательского редактора однотомника Шеллинга я пригласил С.С. Аверинцева. Он подготовил очень хорошее издание, иллюстрированное картинами современников и друзей Шеллинга. Я счастлив, что серия "Философское наследие" успешно издается по сей день.

Второй стала серия "Мыслители прошлого" – популярная серия малоформатных книг, тоже хорошо принятая читателями. Издавали и отдельные монографии. Кстати, я воспользовался тем, что по опыту работы в "Вопросах философии" знал проблематику многих авторов. Скажем, в начале 60-х годов в журнале была серия статей В.Ф. Асмуса. Я предложил автору подготовить на их основе книгу, он с удовольствием взялся, и одной из первых в нашей редакции стала его монография "Проблема интуиции в философии и математике". Другой пример – были две или три статьи М.Г. Ярошевского по истории психологии. Он тогда работал в Душанбе. Я помнил эти публикации, написал автору, и он подготовил "Историю психологии", которая переиздавалась потом несколько раз. Таким же образом появилась книга Ю.П. Францева “Исторические пути социальной мысли” – на основе его статей в "Вопросах философии" и "Правде". Кстати, он гордился этой книгой: “В ней чувствуется дух философии истории”, – говорил он.

В редакции сложился высокопрофессиональный, дружный коллектив – М.И. Иткин, В.С. Костюченко, А.И. Воронин и другие. Работать было интересно, я прошел здесь хорошую школу. Но, выпустив около 25 томов "Философского наследия", я оказался на развилке: либо посвятить этому дальнейшую жизнь, либо вернуться к социологии. Это была середина 60-х годов – незавершенная "оттепель", еще было неизвестно: прекратится она или обретет второе дыхание. Подтолкнуло меня к углублению в социологию то, что тогда в издательстве "Мысль" готовились две книги. Одна двухтомник "Социология в СССР", ее вел Г.В. Осипов, шла она с трудом. Сам термин "социология" был под большим вопросом, сомневались в дирекции издательства. Попросили и меня быть одним из неформальных внутрииздательских ее рецензентов. Решающим фактором для судьбы книги стало то, что в качестве ее авторов Осипов сумел привлечь Ф.В. Константинова, П.Н. Федосеева, Ю.П. Францева, что решило вопрос и в ЦК. Другим изданием, над которым в "Мысли" работали одновременно, был труд под редакцией В.А. Ядова, А.Г. Здравомыслова и формально числившегося с ними В.П. Рожина "Человек и его работа".

В 1966 году Осипов предложил мне перейти к нему в сектор новых форм труда и быта в Институте философии АН СССР, и я ушел из издательства. Стояла задача создать отдел социологии, чему и я должен был активно способствовать. В секторе уже было 20–25 человек (для сектора немало), Осипов был главным лицом, я помогал ему организационно. Мы сумели за год-полтора превратить сектор в отдел конкретных социологических исследований, насчитывавший к концу 1967 года. 98 человек и включавший три сектора, две лаборатории и три группы. Осипов пробивал ставки, пользуясь тем, что одновременно был ученым секретарем института и умел убеждать дирекцию. Но надо сказать, что в данном случае Федосеев, Константинов и другие не очень противились, они исподволь, так сказать, поддерживали этот рост. Хотя, когда возникали сложные ситуации, они публично выступали в качестве критиков деятельности отдела, и персонально Осипова. Одно время акцентировали внимание на том, что руководить отделом должен как минимум доктор наук. Ну, Геннадий Васильевич разозлился, за несколько месяцев подготовил и издал книгу "Современная буржуазная социология (критические очерки)", защитив по ней докторскую диссертацию. Тем самым преодолел это препятствие.

К тому времени мы подыскали ставший затем знаменитым подвал на Писцовой улице, в районе метро "Динамо" – отдел перебрался туда, хотя "прозевали" освобождавшееся здание рядом с Институтом философии, "Автоэкспорт" перебежал нам дорогу. Мы особенно не горевали, потому что такая непосредственная близость к институту нас и не очень устраивала, было желание как-то отдалиться. Как только мы выделились, то совершенно четко и практически встала задача трансформировать отдел в самостоятельный институт. Хотелось назвать его Институтом социологии, но это было абсолютно невозможно. И в ЦК, и в Отделении философии и права АН СССР категорически были против. "Институт конкретных социальных исследований” – это еще принималось. Выдвигалось и другое препятствие: возглавить институт должен был, конечно, "солидный человек". Осипов прилагал большие усилия, готовилось по десять-пятнадцать вариантов различных проспектов, планов, проектов постановлений ЦК, но в последний момент все они отбрасывались. И только когда появился академик Алексей Матвеевич Румянцев в качестве вице-президента АН СССР и стал создавать один за другим институты экономического профиля, давая простор потребностям развития экономической науки того времени, – тогда у нас тоже появилась надежда. Осипов обратился к нему с просьбой не просто создать социологический институт, но и возглавить его. Тогда Алексей Матвеевич имел значительный вес в ЦК, и это решило проблему: в 1968 году возник Институт конкретных социальных исследований АН СССР.

Об Институте социологии 1968-1971 годов сказано и написано немало. Думаю, не случайно. Это было продуктивное "бродило", где формировались кадры социологов и одновременно идеи, потому что кадры формировались на научных идеях. Тех ключевых идеях, которые были заложены в проектах по общественному мнению, личности, социальной организации и других. Одновременно шла и учеба: читали сами себе циклы лекций, не стесняясь учиться. Левада слушал Кона, Кон – Леваду. Я прослушал полный курс лекций Грушина по организации производства социологической информации. У меня есть записи тех лекций, и они во многом не устарели (Грушин не нашел до сих пор издателя, но, на мой взгляд, надо бы подумать об этом). Одновременно было свое поле деятельности для политологов (Ф.М. Бурлацкий, А.А. Галкин), экономистов новой волны (по крайней мере некоторых, как Г.С. Лисичкин).

Мы работали по проектной системе. Название нашего проекта вырисовалось не сразу, через множество промежуточных вариантов, но в общем его обозначили как "Социальная организация промышленного предприятия". И в качестве подзаголовка: "Соотношение планируемых и спонтанных процессов". По тем временам это была довольно смелая постановка вопроса, ибо подразумевался анализ развития не только центрально-планируемых социальных процессов в сфере индустрии, но и самопроизвольно возникающих и развивающихся спонтанных процессов. Это был стратегически масштабный проект, над ним работали около тридцати человек. Осипов значился руководителем, но фактически он передал руководство мне, целиком занимаясь делами института в качестве одного из заместителей директора и внутриинститутской борьбой. Было в той борьбе некое рациональное, объективное основание, но, к сожалению, очень много было наносного, персонального, что не способствовало развитию, укреплению престижа института (но я не буду здесь вдаваться в подробности). Главным же было, конечно, то, что в институте собрались очень мощные силы, больше двадцати докторов наук (вместе с ленинградским филиалом). Это было довольно уникальное явление в советской общественной науке. Институт уже в то время явно конкурировал с Академией общественных наук и поставлял материал, который постоянно подвергался сомнению в отделах науки и пропаганды Центрального Комитета партии. Скажем, Б.А. Грушин проводил свои исследования общественного мнения в Таганроге не только благодаря личной энергии, организационным и концептуальным способностям, но и благодаря тому, что сумел привлечь в качестве официальных кураторов проекта работников ЦК (Г.Л. Смирнов, Л.А. Оников) и местных партийных органов – и все же результаты, материалы исследования вызывали в "верхах" большие сомнения, скепсис, сопротивление. То же происходило с исследованиями Ядова по диспозиционной концепции личностной структуры, встречавшими сопротивление в отделах Ленинградского обкома партии. Нарастал потенциал социологической информации, и нарастало число людей, которые не могли с этим смириться, потому что социология превращалась в самостоятельную дисциплину, а не просто была "служанкой" исторического материализма и научного коммунизма.

И вот в 1969 году воспользовались некоторыми формулировками в лекциях Ю.А. Левады по истории социологии. Я чуть подробнее остановлюсь на этом, потому что в то время мне пришлось сменить Леваду на посту секретаря партийного бюро института. После публичного разноса, который был устроен лекциям Левады в Академии общественных наук (разносу стойко противостояли при обсуждении сотрудники института), по партийной линии пришло указание, что он не может возглавлять партбюро, и на этом месте оказался я. Первым секретарем Черемушкинского райкома был Б.Н. Чаплин (сын репрессированного в 30-х годах секретаря ЦК ВЛКСМ), который сыграл важную роль в том, чтобы не довести дело до исключения Левады из партии. Иначе и сам Левада лишался возможности заниматься научной работой, и институт фактически оказывался разгромленным. Я неоднократно встречался с Чаплиным, обсуждал с ним тактику действий, которые завершились в определенном смысле компромиссно: райком вынес Леваде взыскание, но не исключил его из партии. Институт продолжал существовать, велась работа над исследовательскими проектами – и казалось, судьба его определилась. Однако противодействие в ЦК (АОН – это, по сути, отдел ЦК) нарастало, и оно сосредоточилось на Алексее Матвеевиче Румянцеве как ключевой фигуре. Усиливалось подозрительное отношение к институту и его директору – как поставщику богатой информации для "разведывательных и других органов", вредных западных идей, подходов, контактов. Вместе с тем Румянцев был очень добрым человеком и не всегда хорошо разбирался в людях: плохую службу сослужил ему его помощник – Борис Раббот. В итоге Румянцев принужден был подать в отставку одновременно с двух постов – и директора института и вице-президента Академии наук.

Это произошло как-то внезапно. Меня пригласил Петр Николаевич Федосеев, назначенный вице-президентом, и предложил временно принять на себя исполнение обязанностей директора института. Мне тогда было понятно одно – что это будет недолго. Я согласился, видя свою задачу прежде всего в том, чтобы сохранить кадры института и при этом попытаться как-то умерить внутренний конфликт, который был на руку тем, кто хотел вообще ликвидировать институт. И надо сказать, здесь я встретил поддержку и понимание Федосеева.

Вполне понятно, что дирекция стремилась максимально позитивно представить результаты научной работы – чтобы они были полезны, чтобы из них вытекали практические выводы. Что-то в этом направлении удавалось сделать, и в январе-феврале 1972 года казалось, что будет найдена кандидатура на место директора, приемлемая и для ЦК, и для коллектива института. Это мог быть Геннадий Васильевич Осипов, который, конечно, к тому стремился (не без оснований) или кто-то другой из академической среды. И полной неожиданностью была информация в марте 1972 года, что принято решение назначить директором члена-корреспондента АН СССР М.Н. Руткевича. Все делалось быстро (Руткевич тогда еще был в Свердловске), по-видимому, решающей стала рекомендация М.Т. Иовчука, ректора АОН, который в 50-е годы работал с ним в Свердловске.

В последовавшем разгроме социологических кадров роковую роль, мне кажется, сыграла антисоциологическая позиция секретаря Московского горкома партии по науке и пропаганде В.Н.Ягодкина, который имел честолюбивое стремление стать секретарем ЦК по этим вопросам. Он появился у нас в институте вместе с Руткевичем. Началась кампания против ведущих социологов. За год-полтора двадцать два доктора наук ушли из Института – по принуждению иди “добровольно”, ввиду бесперспективности своих усилий при новом руководстве.

Способы давления были простые. Во-первых, стало невозможно публиковать в институте свои работы. Одним только приказом директора от 28 июня 1972 г. был поставлен крест на 38 книгах: 7 из них исключались из плана выпуска как “несвоевременно представленные” (список открывался коллективным трудом “Методологические проблемы исследования социальных групп на промышленном предприятии”, подготовленным сотрудниками нашего отдела; далее следовали “Организация социологического исследования” Б.А. Грушина, упомянутый выше курс лекций, “Социология и политика” Ф.М. Бурлацкого, “Массовая информация и личность в социалистическом обществе” В.Э. Шляпентоха и др.); 6 рукописей направлены на дополнительное рецензирование; 25 рукописей – вовсе исключены из тематического плана выпуска, в том числе коллективный труд нашего отдела “Социальная организация промышленного предприятия”. Во-вторых, Руткевич переформировал состав Ученого совета. Послушный ему новый состав и голосовал соответствующим образом: многих не проводили по конкурсу. По отделу “Социальная организация” создали комиссию под председательством Николая Сергеевича Мансурова, которая должна была проверить работу этого отдела. Был дан очень короткий срок – полторы недели. Мы подготовили отчеты – три тома текстов, список публикаций, разработок и все прочее (22 рукописи, 36 исследований). Надо сказать, что члены комиссии – С.Ф. Фролов, Ю.Е. Волков – дали в целом позитивные заключения. Н.С. Мансуров проводил более или менее умеренную линию, как бы лавируя между новым директором (который требовал максимально жестких оценок, выводов, заключений) и своими прежними коллегами. Хотя в целом, конечно, поддерживал нового директора.

В отношении нашего проекта было поставлено под сомнение само понятие “социальная организация” – как понятие, взятое из буржуазной социологии. Следовательно, проекта с таким названием быть не может. Был издан приказ, по которому предлагалось коренным образом его трансформировать. Одновременно провели серию заседаний ученого совета по переаттестации сотрудников. Вначале обсуждалась должность заведующего отделом, я прошел (было какое-то количество против, это нормально). Однако на следующем заседании, 16 марта 1973 года, ведущий состав старших научных сотрудников – Нина Федоровна Наумова, Аркадий Ильич Пригожин, Эльдина Михайловна Коржева – были провалены (“за” – 6–7 голосов, “против” – 12–14). Мне, следовательно, предоставлялась возможность как бы продолжить и завершить работу, но без ядра научных сотрудников. К тому времени уже ушли из отдела Вадим Борисович Ольшанский, Маргарита Исидоровна Бобнева. В этой ситуации я оставался полководцем без полевых командиров и в условиях очень жесткого прессинга. Было ясно, что дело шло к разгрому отдела и свертыванию тематики. Тогда я решил покинуть институт вместе со своими коллегами, точнее, вместе с ними найти новое место работы.

Кто виноват в исходе многих классных социологов из ИКСИ? Я думаю, дело не в поиске “ведьм”. Конечно, останься Румянцев на своем посту, институт мог бы избежать разгрома. А не будь у Румянцева этого института, он, возможно, и дольше бы продержался в качестве вице-президента. Когда я говорю о противодействии ЦК, АОН, я имею в виду не какие-то конкретные имена. У меня такое ощущение, что дело было не в именах. Все-таки ЦК – это мощная структура, где шли свои внутренние процессы, которые овладевали находившимися там людьми. Я не беру уровень Политбюро, а вот те, с кем приходилось сталкиваться непосредственно (в отделе науки, например) производили такое впечатление, что порой им можно было посочувствовать. Федосеев как член ЦК помогал социологии (конечно, исходя из своих определенных представлений). В последние годы жизни он развивал концепцию, что социология - прежде всего прикладная наука. Но я усматривал в этом некую его тактику: таким путем он стремился сохранить социологию, хотя бы как прикладную, обрезая ей теоретические крылья. Была же возможность и вероятность, что ее снова вообще ликвидируют. Но затем, руководствуясь такими побуждениями, человек усваивает этот ход мыслей, они становятся его внутренним убеждением. А это убеждение начинает превращаться в тормоз. Благие побуждения трансформируются в препятствующие развитию убеждения.

Нередко приходилось сталкиваться и с иной логикой давления. Скажем, поступает из института в партаппарат проект новаторского документа. Авторам говорят: "Я с вами согласен, но у меня не примут этот документ, он не пройдет, будет только хуже. Поэтому не будем употреблять этот термин, найдите другой. Подумайте, поработайте, пошлифуйте". Вот так пять, десять раз. Это, скорее, некий безличный, институционализированный процесс, который овладевал партийным аппаратом.

Так что происходило превращение личного в безличное. Поэтому я не сторонник того, чтобы вытаскивать кого-то персонально и показывать на него пальцем. Дело не в индивидах, а в институционализированном процессе – в веберовском смысле. В том были сила и живучесть прежнего строя, его установок, стереотипов. Но и нельзя сказать, что индивиды были не при чем. Они олицетворяли безличный процесс, нередко - вполне сознательно.

С приходом Руткевича начался новый период в жизни института. После удаления из него многих талантливых людей стали говорить, что это "дырка от бублика". Хотя те, кто остался, несмотря ни на что, продолжали делать свое дело, и они достойны уважения. Дело не в том, что мы просто “сами ушли”. Была сознательно создана ситуация, когда многие были вынуждены уйти. Так было и в нашем случае. Я всегда очень сожалел об этом. Кто-то расценивает случившееся иначе, и я думаю, это тоже правда. Каждый из нас говорит сейчас какую-то часть правды. У вас есть возможность воссоздать не то чтобы всю правду, но, во всяком случае, многообразие мнений. У тех, кто ушел, ведь осталось чувство обиды. Эта обида стимулировала излишне негативные оценки, я бы сказал, недооценку того, что было полезного, ценного. Не повезло сотрудникам института с новыми директорами – сначала Руткевич, потом Рябушкин. Это тоже определенная тактика ЦК – назначить вот такого человека: может быть, институт сам и заглохнет. Но не получилось. И в этом заслуга тех социологов, которые оставались в институте. Они не просто не уходили, а делали свое дело, сохраняли и наращивали квалификацию. Нельзя это сбрасывать со счетов, необходимо, чтобы они активно присутствовали в истории отечественной социологии.

Что же касается коллектива нашего отдела, то, оказавшись не у дел, мы воспользовались содействием Д.М. Гвишиани и любезностью руководства Института проблем управления ГКНТ и АН СССР, директором которого был академик Владимир Александрович Трапезников (не тот, что работал в ЦК, а тот, что был заместителем председателя Госкомитета по науке и технике). Непосредственно поддержал нас заместитель директора ИПУ Станислав Васильевич Емельянов, тогда член-корреспондент АН, лауреат Ленинской премии. Вот они и предоставили нам возможность организовать социологическую группу. Вначале нас было четверо: Н.Ф. Наумова, А.И. Пригожин, Э.М. Коржева и я. Потом к нам присоединился аспирант, потом еще несколько человек. Через год мы стали лабораторией, на каком-то этапе – составной частью отдела системного анализа. На базе этого отдела, благодаря усилиям Д.М. Гвишиани и С.В. Емельянова, затем возник Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований (это было основное его ядро – 220 человек); второй частью института стал отдел под руководством С.С. Шаталина (80 человек), который перешел из ЦЭМИ; третьей – отдел Б.З. Мильнера (30 человек), прежде работавшего в Институте США и Канады.

Вот так мне довелось третий раз участвовать в организации новых структур (сначала редакция литературы по истории философии; затем отдел, который превратился в Институт конкретных социальных исследований; наконец, нынешний Институт системного анализа). Все эти структуры продолжают существовать.

Почему никогда мой интерес не ограничивался чем-то одним? Всегда параллельно было второе, третье, а иногда и четвертое. И всегда побеждало желание заняться чем-то новым. Через три, пять, шесть лет передо мной вставал этот вопрос. Не случайно еще в Институте проблем управления мы с А.И. Пригожиным заложили новое для нашей социологии направление – социологию инноваций. Началось с размышлений: чем мы можем быть полезными этим людям, занимавшимся математическими разработками, проблемами космоса (один из ключевых отделов ИПУ вообще разрабатывал программу, на которой базировался Интеркосмос)? Нас приютили, платили зарплату старших научных сотрудников. Что дальше? Прежде всего мы постарались хоть что-то опубликовать из накопленных заделов. В 1974 году в Политиздате вышла подготовленная мною и моими аспирантами из ИКСИ (И.Ф. Болотова, Ю.Е. Дуберман, Ю.Л. Неймер В.Ф. Шаленко) книга “Руководитель коллектива”, а в 1975-ом – книга “Теория и практика социального планирования”, в которой я вместе с Э.М. Коржевой и Н.Ф. Наумовой представил результаты анализа 100 лучших планов социального развития предприятий страны, проведенного в нашу бытность в ИКСИ. В 1976 году в Казани Ю.Е. Дуберман, работавший тогда в “Татнефти”, издал сборник “Социология и производство”, где увидели свет ряд разработок (моих и моих коллег) проекта “Социальная организация промышленного предприятия”. Шлейф этих публикаций протянулся через все 70-е годы: глава в “Труде руководителя” (ред. Г.Х. Попов, 1976 г.), раздел в “Планировании социального развития отрасли промышленности” (ред. Д.А. Керимов, 1979 г.) и др.

И, конечно, мы хотели двигаться дальше, разрабатывать новую проблематику, пользуясь тем, что оказались в новой для нас, “технарской” среде. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Институт проблем управления активно занимался автоматизированными системами управления технологическими процессами (АСУ ТП). Здесь, несомненно, должны были быть социальные аспекты, социологические проблемы. Кроме того, разрабатывались проблемы моделирования субъектов экономической жизни (индивидов), а главное, что нас особо заинтересовало: люди, окончившие Физтех, прикладные математики разрабатывали модели, которые могли себя вести подобно человеческим коллективам. Они (Ю.Н. Иванов, В.В. Токарев и другие) обратились к нам с просьбой прочитать им курс лекций по социологии (потом мы читали эти курсы в Физтехе). Благодаря этому мы включились в общую работу, познакомились, в частности, и с теми, кто разрабатывал АСУ в Волгограде. Пригожин поехал туда, чтобы апробировать гипотезы – так начиналась социология инноваций.

Второе направление – моделирование глобального развития. Институт (прежде всего лаборатория В.А. Геловани) наряду с Вычислительным центром АН СССР (Н.Н. Моисеев) одним из первых в СССР занялся разработкой моделей глобального развития, установил контакты с Римским клубом – уже через Д.М. Гвишиани, у которого как специалиста по социологии управления была в институте своя лаборатория. Он участвовал в создании Международного института прикладного системного анализа (в Австрии), одним из стратегических направлений которого было содействие развитию моделирования глобального развития. Отсюда наши контакты с Римским клубом. Там начались первые разработки, которые в полной мере развернулись во ВНИИСИ.

Здесь под руководством Гвишиани и Геловани сложился мощный коллектив разработчиков, создавший в 1977–1985 годах развивающуюся систему моделирования глобального развития, включая социальные его аспекты. Результатом стал многовариантный прогноз до 2005 года и далее. Он был неутешительным для СССР и не был опубликован. Руководство страны не склонно было его рассматривать. О его содержании до сих пор знают лишь его разработчики.

По каждому из направлений мы издали пять социологических сборников материалы наших семинаров. Мы проводили их ежемесячно: один – по глобальному моделированию, второй – по инновациям. Кстати, когда возник вопрос о создании ВНИИСИ, наряду с нашей социологической лабораторией решили организовать и философскую. Я пригласил И.Б. Новика. После долгих уговоров со стороны Гвишиани удалось привлечь И.В. Блауберга, В.Н. Садовского и коллектив их коллег из Института истории естествознания и техники. В итоге возник отдел философских и социологических проблем системных исследований. Это еще одна структура, которая продолжает успешно работать.

Но в какой-то момент вновь сказалась тяга к общим социально-философским проблемам. Я контактировал с академиком Г.Л.Смирновым, он пригласил меня на философский конгресс в Торонто (лето 1983 года). А весною 1984 года он как директор Института философии предложил стать его заместителем. Я сначала отказался, но после размышлений принял это предложение. Здесь сейчас и работаю, занимаясь философскими проблемами социокультурной реформации и собственно социологическими исследованиями, руковожу Центром исследований динамики ценностей. Кроме того, по совместительству я уже много лет веду спецкурсы на кафедре методологии и методики социологических исследований социологического факультета МГУ, а в последнее время – также в Московском институте экономики, политики и права и в Высшей школе экономики.

В заключение скажу, что мне довелось создать еще одну структуру – Российское общество социологов. В 1989 году были выборы I Съезда народных депутатов СССР. Напомню, что от Советской социологической ассоциации была избрана академик Татьяна Ивановна Заславская. Тогда же у меня сложилось убеждение, что будет возрастать роль России как крупнейшей республики – она должна перестать быть номинальным субъектом в политической жизни Союза. В этой ситуации становилось неоправданным, что во всех республиках имеются социологические общества, а в России ‑ нет. В марте 1989 года я выступил на Пленуме ССА с предложением о создании Российского общества социологов. Предложение было поддержано. Осенью того же года состоялся первый, учредительный съезд. Это оказался своевременный шаг: через два года, после развала Союза, РОС стал правопреемником ССА в Международной социологической ассоциации. В организационную структуру РОС был заложен динамичный принцип, стимулировавший инициативу его членов: ежегодно проводился конкурс исследовательских программ, а президентом РОС (сроком на 1 год) становился победитель очередного конкурса. Я предложил программу исследования ценностей россиян и стал президентом 1990 года.

В 1991 году РОС возглавлял А.К. Зайцев с программой изучения социально-трудовых конфликтов (одновременно он создал Калужский институт социологии). В 1992 году президентом РОС стал В.С. Дудченко с программой развития социально-инновационной деятельности в России. Но "шоковая терапия" российской экономики не позволила реализовать эту программу. Не стало средств для проведения съездов и даже пленумов правления РОС. Пришлось вернуться к прежней стабильной системе многолетнего президентства. С 1993 по 1997 год РОС возглавлял В.А. Ядов. Осенью 1995 года при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований удалось провести конференцию российских социологов, которая положила начало процессу "перехода власти" к новому поколению.

РОС выжил, и, я уверен, будет расти его значение для социологов и вообще его роль в жизни России. В стране возникли и другие социологические сообщества. Это нормальное разнообразие, стимулирующее соревнование. Важно лишь, чтобы в него не привносились излишние личные амбиции, соперничество, уже причинившие немало ущерба нашей социологии. Пусть опыт прошлого живет с нами, помогает лучше решать наши проблемы сегодня и с меньшими издержками двигаться в завтра.

* International Biography and History of Russian Sociology Projects feature interviews and autobiographical materials collected from scholars who participated in the intellectual movements spurred by the Nikita Khrushchev's liberalization campaign. The materials are posted as they become available, in the language of the original, with the translations planned for the future. Dr. Boris Doktorov (bdoktorov@inbox.ru) and Dmitri Shalin (shalin@unlv.nevada.edu) are editing the projects.