К истории Института экономики РАН (АН СССР): домыслы и реалии

Т.Е. Кузнецова

К истории Института экономики РАН (АН СССР): домыслы и реалии. М.: Ин-т экономики РАН, 2005. – 68 с. ISBN 5-201-03258-3

В 2005 г. Институт экономики РАН отметил 75-летие. Незадолго до этого была опубликована монографии С.С. Дзарасова, С.М. Меньшикова, Г.Х. Попова «Судьба политической экономии и ее советского классика». Люди и события, о которых рассказывается в этой книге непосредственно связаны с историей Института. Это вызывает потребность сопоставить предлагаемые описания с другими источниками. Этому посвящена данная брошюра.

Введение

В 2005 г. Институт экономики РАН (АН СССР) отметил 75-летие. За это время он пережил много событий, отражавшихся на судьбах и самого Института и его сотрудников. Постановления партийных органов по работе Института и идеологические, а в 1930-1940-е годы и репрессивные, осуждения сотрудников, время от времени навязываемый прилив «свежих сил», бесконечные реорганизации, часто разрушающие научные коллективы, травля отдельных сотрудников по идеологическим основаниям, обструкция научных школ и т.п. - все это было и было не единожды. Но, чтобы ни происходило, Институт отличало несколько особенностей, которые он, к сожалению, теряет в последние годы.

Во-первых, Институт всегда характеризовался как научное учреждение, имеющее свою направленность, свою, если угодно, нишу в научном сообществе. Ею была разработка экономической теории, называемой политической экономией. Различие подходов к пониманию многих проблем, в том числе и самой политической экономии, яростные дискуссии в стенах Института и критика извне только укрепляли эту направленность.

Во-вторых, в Институте и вокруг него царила особая атмосфера, порождавшая особую среду, которую при всех перипетиях советского и постсоветского времени можно было характеризовать как среду академическую со сложными взаимоотношениями создающих ее научных работников. Но при этом исследователи, за редким исключением, всегда ценили друг друга, в том числе, несмотря на различия научных, да и идеологических, подходов. Равнодушию и фигуре умолчания, как правило, места не было.

Академическая среда не только позволяла обсуждать и отстаивать со всем пылом создателей различные концепции, критиковать оппонентов, порой чрезвычайно нелицеприятно, но и воспитывала уважение к творческой мысли, новой постановке, оригинальному аргументу. Новая книга была интересна коллегам, так же, как и ее автор. Дискуссии были замечательной школой для молодых ученых. Академическая среда характеризовалась преемственностью методологических подходов, формированием на их основе научных направлений и школ, приверженностью и последовательностью исследователей более поздних поколений методологии и замыслам своих предшественников, почти всегда ответственностью, прежде всего руководства Института, перед коллегами и коллективом.

Эта среда умела уловить и, как правило, отвергнуть закулисные манипуляции, нескромность и себялюбие отдельных личностей, чинопочитание и «ученое» чванство, пренебрежение и неуважение к молодым и достигшим преклонных лет. И это тоже было замечательной чертой академической среды.

В-третьих, в Институте всегда был научный коллектив, именно он предопределял возможность существования академической среды и цельность направленности исследований. Коллектив умел признавать своих ученых, впрочем, как и ученых других научных учреждений, и в очень трудные годы защищать их, быть с ними. Коллектив ценил и любил свой Институт, несмотря на различие позиций, а единомыслием сотрудники Института никогда не отличались. Интересы Института и науки для большинства были выше личных амбиций. Коллектив культивировал преемственность поколений, и это позволяло ему развиваться. Люди безразличные и равнодушные или стремившиеся к личной славе и карьере в стенах Института не задерживались.

Все это и еще многое другое заставляло не только уважать Институт и его сотрудников как другими академическими и научными учреждениями, так и структурами, далекими от научной среды, но и бороться с ним.

Многие этапы развития Института, а также механизмы неприятия его и того, что было с ним связано (а такого тоже было немало на протяжении его долгой жизни), формы и методы борьбы с ним и его сотрудниками в разные времена, а также их защиты, ранее сокрытые и неизвестные широко, ныне постепенно раскрываются в публикуемых документах и воспоминаниях участников событий как друзей Института, так и его недоброжелателей.

Одной из таких работ является вышедшая в 2004 г. к 100-летию Николая Александровича Цаголова (1904-1985), доктора экономических наук, профессора, заведующего кафедрой политической экономии экономического факультета Московского Государственного университета, бывшего с 1937 г. по 1958 г. сотрудником Института экономики АН СССР, полиграфически превосходно изданная и справедливо названная «шедевром издательского искусства» [1], книга «Судьба политической экономии и ее советского классика» [2]. Написанная тремя авторами – С.С. Дзарасовым, С.М. Меньшиковым и Г.Х. Поповым - эта книга заявлена ими как «концептуальная биография», в которой «колоритно отражаются основные черты и противоречия, достоинства и пороки, надежды и провалы ушедшей эпохи» (с.4). В известном смысле можно говорить, что эта книга – часть биографии не только героя книги Н.А.Цаголова, но и Института экономики АН СССР. Она отражает тот фон, на котором, по крайней мере, около двух десятков лет, формировалась история Института, показывает людей, влиявших на эту историю.

Авторы книги справедливо признают, что позиция каждого из них расходится в «понимании самой эпохи и того, какое место в ней занимала личность Н.А. Цаголова» (с.11). Оставив в стороне различное понимание авторами характера и событий ушедшей эпохи, обратимся к различному пониманию ими личности Н.А. Цаголова, его вклада в экономическую науку и, отчасти, в судьбу Института экономики АН СССР, поскольку именно роли Цаголова в этой судьбе посвящены многие главы книги.

«Форматы личностей» героя книги и его учеников, ее авторов и их оппонентов

С.М. Меньшиков в своем разделе раскрывает суть концепции Цаголова (и это обоснованно, биография-то концептуальная!), назвав ее «моделью Цаголова». По С.М.Меньшикову, эта концепция сводится к тому, что «перед автором модели неизбежно возникал вопрос о том, что первично и что вторично – товарное производство или планомерность. Н.А.Цаголов решал дилемму в пользу планомерности. Логика этого решения достаточно абстрактна» (с.294). В результате, как пишет С.М.Меньшиков, «модель Цаголова» «была определенным усовершенствованием абстрактной модели классиков», но не дававшей ответа на многие вопросы и «изображавшей социализм идеализированно», без учета многих процессов, реально имевших место в экономической жизни (с.302,314,327).

Трудно не согласиться с С.М.Меньшиковым в оценке «модели Цаголова». Она достаточно точно отражает характер восприятия научной общественностью, включая многих сотрудников Института экономики, как того, так и сегодняшнего времени, антитоварной сущности «модели Цаголова». Эта концепция легла в основу двухтомного «Курса политической экономии», подготовленного кафедрой политэкономии Экономического факультета МГУ под руководством Н.А.Цаголова и вышедшего из печати в 1963 г. Она соответствовала перспективам общественного устройства, официально предполагаемого партийными органами того времени, и с этой точки зрения соответствовала идеям партийно-государственного руководства.

В Институте экономики АН СССР преобладающей была товарная концепция. Ее приверженцы были сосредоточены в секторе общих проблем политической экономии социализма, возглавляемом Я.А.Кронродом.

В этом секторе в начале 1960-х годов работали такие представители старшего поколения экономистов как Н.В.Островитянов, А.И.Ноткин, М.Я.Сонин, В.Г.Венжер, В.М.Батырев, Е.Л.Маневич, М.З. Бор, Н.К.Каратаев, М.В.Колганов, П.С.Мстиславский, Г.М.Сорокин и другие. Была в секторе и большая группа представителей «среднего поколения» - Т.И.Заславская, П.Г. Олдак, С.А.Хавина, Р.В. Алексеева, А.П.Воронин, В.М.Москович. Молодежь сектора в то время представляли – Л.В.Никифоров, Б.В.Ракитский, В.М.Рутгайзер, А.К.Захаров, Л.П.Гринева, К.К. Вальтух и другие. Многие из них впоследствии стали известными учеными, авторами научных концепций, заметных монографий, возглавили институты и другие научные подразделения.

Реальная экономическая жизнь никогда не принимала во внимание абстрактные постулаты как классиков всех видов, так и руководящих органов, сопротивлялась им, шла согласно своим законам. Именно в этих законах и экономических реалиях основная часть сотрудников Института экономики, в том числе сотрудники сектора, возглавляемого Я.А.Кронродом, пыталась разобраться, предлагая усовершенствовать социально-экономические отношения того общественного строя, в котором приходилось жить.

Последователи же цаголовской модели и ее партийные адепты игнорировали (естественно, абстрактно) жизненные реалии, поскольку последние не вписывались в их теоретические построения. И те, и другие считали делом времени и соответствующего идеологического нажима внедрение своей «модели», они стремились любыми средствами настоять на своем, что, как известно и как свидетельствует книга, они и делали. Причем этот нажим последователи цаголовской модели и их партийные сторонники осуществляли каждый в своей сфере, доступными им действиями, в том числе включающими негодные средства.

О том, как это делалось по отношению к экономической науке и политической экономии, к Институту экономики АН СССР и его сотрудникам, свидетельствуют соавторы С.М.Меньшикова - С.С.Дзарасов и Г.Х.Попов.

Содержащиеся в их главах факты раскрывают последовательность и суть ряда событий. Начнем с описания обстоятельств подготовки первого учебника политической экономии, связанного с Институтом экономики АН СССР, и цаголовского двухтомного «Курса политической экономии».

«По инициативе Сталина, - отмечает С.С. Дзарасов, - Центральным Комитетом КПСС была организована дискуссия по политической экономии. По ее итогам Сталин…написал…свои "Замечания"… и в 1952 г. выпустил в виде книжки под названием "Экономические проблемы социализма в СССР". В ней были… расставлены все точки над i. На основании этого "бесценного" труда группе ученых, состоявшей в основном из сотрудников Академии наук СССР, было предложено написать популярный учебник политэкономии. Авторский коллектив был сформирован ЦК КПСС… Работа завершилась выходом в 1954 г. учебника, значительную часть которого составила долгожданная политическая экономия социализма. Необходимо учитывать, что в советских условиях официально принятый учебник по политической экономии был больше, чем учебник. Он становился (и стал) настольной библией для миллионов людей, которым по нему предстояло знакомиться с экономической теорией. Ввиду такой особой значимости им занималась вся советская элита, включая Сталина. Но этим были предопределены и идеологический характер, и отдаленность от научного содержания экономической теории, в особенности в той части учебника, которая была посвящена социалистической системе…» (с. 199-201).

Соавторы, сами того не замечая, оказываются в некотором смысле в комичном положении. Действительно, если в 1950 г. написание учебника политической экономии инициировал Сталин, то в 1958 г., по их словам, «когда заместитель министра высшего и среднего специального образования СССР Н.И. Мохов пригласил Н.А. Цаголова на разговор и предложил ему силами своей кафедры и всех других лиц, кого он пожелает привлечь, написать собственный вариант учебника политической экономии, то это было как раз то, - пишет далее С.С.Дзарасов,- о чем Николай Александрович всегда мечтал». Мохов сообщил, что «таково мнение Центрального Комитета партии» (С. 201-202). Как видим, без ЦК КПСС и здесь не обошлось!

Далее комизм начинает перерастать в трагизм. То, что соавторами справедливо отмечалось как характерное для сталинского времени, Н.А.Цаголовым, в трактовке соавторов, в полной мере было использовано в период «оттепели». По словам Г.Х.Попова, соглашающегося с С.С.Дзарасовым в том, что: «Учебник в советской системе… это официально навязанный сотням и тысячам вузов и техникумов курс, обязательный и для преподавателей, и для студентов. Поэтому учебник – и Цаголов это хорошо понимал – становится и обязательной версией политэкономии. Через учебник эту версию должны усвоить будущие специалисты всех профессий. Учебник имеет готовый механизм внедрения. Он через Министерство высшего и среднего образования – сразу становится обязательным. Концепция, реализованная в Учебнике, тут же внедряется – без того сложного этапа, который был бы неизбежен, готовь Цаголов какой-либо доклад и рекомендации в своем бывшем Институте экономики» (С.369). Далее Г.Х. Попов пишет, что Н.А. Цаголов «направил всю свою энергию не на закрепление идеи нескольких концепций (то есть не на закрепление принципа демократии в науке), а на борьбу за утверждение своей концепции в качестве официальной и единственной» (С.367-368).

У читателя «концептуальной биографии» возникает закономерный вопрос: чем эта ситуация отличается от той, что была при Сталине? Более того, и репрессивную власть в силу своих возможностей, по С.С. Дзарасову и Г.Х Попову, Н.А. Цаголов сумел употребить. Он, как его характеризуют его «концептуальные биографы», хотя и был ученым, «прекрасно знал законы партийно-государственной бюрократической машины… Ориентируясь в аппаратных играх», он организовал дело борьбы со своим главным врагом – Институтом экономии АН СССР, в рамках которого готовился первый учебник, так, что «все было оформлено как подготовка постановления ЦК КПСС о работе Института экономики…В постановлении ЦК КПСС институт был резко раскритикован. Нового директора…назначили со стороны. Первым его заместителем и руководителем отдела политэкономии стал заместитель Цаголова по кафедре…лучший из его (Н.А. Цаголова – Т.К.) сотрудников…» - В.Н.Черковец (С.383, 384).

Результат борьбы оказался ненапрасным: рыночное направление, развиваемое в Институте экономики АН СССР в секторе Общих проблем политической экономии социализма, возглавляемом Я.А. Кронродом, одним из научных оппонентов Цаголова, было разгромлено и идеологически заклеймено. Яков Абрамович получил тяжелейший инфаркт, от которого не оправился и рано умер. Сотрудники сектора, во главе которого оказался лучший из соратников Цаголова – В.Н.Черковец, изгонялись, не утверждались в должности, получали партийные взыскания, вынуждены были менять проблематику исследований, а то и работу. «Виктория», что называется, была полной, недаром один из параграфов книги в разделе с примечательным названием «Приближая будущее» так и назван - «Победа над Институтом экономики» (с. 380-385).

Автором «Курса политической экономии» был и соавтор «концептуальной биографии» С.С.Дзарасов, который называет Н.А.Цаголова «своим учителем и старшим другом» и для которого написание труда о Николае Александровиче – «и честь, и радость, и долг, и ответственность» (с.20). Последнее в деле воссоздания образа человека и времени, в котором он жил и работал, действительно, чрезвычайно важно. Важно как при рассмотрении творческой деятельности самого Николая Александровича Цаголова, при изложении фактов его биографии и комментариев к ним, так и в описании ситуаций и людей, причастных так или иначе не только к судьбе Цаголова, но и к судьбе экономической науки и Института экономики.

Расхождения позиций самих соавторов по раскрытию тонкостей антитоварной позиции кафедры политической экономии Экономического факультета МГУ, занимающие значительное место в книге, интересны сегодня, пожалуй, только им самим. Поскольку, только они в антитоварной концепции, взятой в то время отделом науки ЦК КПСС в качестве руководства к действию, пытаются теперь с помощью Кейнса, увидеть и доказать, что это была концепция, альтернативная официальной науке (см. параграф «Был ли он нашим Кейнсом?», под Кейнсом, понятное дело, имеется в виду Н.А. Цаголов, (с. 247-261). «В Америке и Англии востребовали Кейнса. А у нас тоже был свой Кейнс…» (с.416 ).

Для соавторов Н.А.Цаголов «действительно был классиком советской политической экономии» (с.177), и этим все сказано! Между тем, его работы доступны, все они были опубликованы в свое время, ни одна из них не запрещалась к публикации, Цаголов не писал в «стол» в отличие от тех сотрудников Института экономики АН СССР, с кем боролся, и книги которых долгие годы не могли быть опубликованы стараниями лучших учеников Николая Александровича. С работами Цаголова легко может ознакомиться как нынешний, так и будущий заинтересованный читатель. Он может составить собственное представление о трудах «советского классика», оценить и характер революционности его позиций, а также актуальность и практическую значимость для того времени этих работ, то есть рассмотреть их по тем критериям, по которым принято оценивать научные труды, содержащиеся в них концепции, обоснованность аргументов и утверждений автора.

Узнать же о времени, в котором работал и боролся с Институтом экономики и его сотрудниками Н.А.Цаголов, об окружающих его людях, его друзьях и оппонентах, его поступках в разные времена, его взглядах на жизнь, на науку и т.д. можно только по воспоминаниям и впечатлениям современников. И в данном случае важна ответственность, с которой об этом должно писать и о которой упоминает С.С.Дзарасов. Причем эта ответственность должна быть не только перед Николаем Александровичем, но и перед теми, кто был его современниками и кого уже нет, перед теми, кто помнит события тех лет и кто мало что знает о советской политической экономии и будет узнавать о ней из книг, перед прошедшим и не прошедшим временем, наконец.

Увлекательно описав в главе «Истоки» род Цаголовых, их семью, дом, влияние на Николая Александровича авторитета и личности его старшего брата, установление советской власти в Осетии, национальные особенности и традиции осетинского народа, С.С.Дзарасов переходит к рассказу о творческой деятельности Н.А.Цаголова, той атмосфере, в которой она проходила, используя своеобразную методологию рассказа и доказательств своих утверждений, на которой следует остановиться подробнее, тем более, что она имеет прямое отношение к научной жизни того времени, к Институту экономики и многим его сотрудникам.

Важнейшие основы этой методологии сводятся к нескольким незамысловатым построениям, в которых оценивается роль научных сотрудников Института экономики АН СССР, а сам Институт выступает одним из действующих лиц. Едва ли Николай Александрович Цаголов был бы рад методологии подобных построений и вот почему.

Первое. Согласно тексту С.С.Дзарасова, роль, место, значение Н.А. Цаголова в советской политической экономии обосновывается не столько анализом его работ, сколько тем уничижительно-пренебрежительным отношением Солтана Сафарбиевича как к научным учреждениям, которые, по его мнению, обижали Николая Александровича, так и к его научным оппонентам. И те, и другие не смогли оценить Цаголова, который «в жестких рамках идеологической догматики развивал свои взгляды», смог «внести в нашу теоретическую мысль свежую струю мысли с такой глубиной и с таким интеллектуальным блеском» (с.256), какой другим советским экономистам не был дан, поскольку им, «привыкшим к неволе… в теоретическом плане сказать было нечего» (с.201). Критика же ими позиций Цаголова, по Дзарасову, «часто объяснялась простым непониманием нестандартного подхода к экономическому анализу, а зачастую тривиальной завистью к более талантливой и яркой личности» (с.236), поскольку Н.А. Цаголов был «едва ли ни самой яркой фигурой на тусклом небосклоне советской экономической мысли во второй половине ХХ века» (стр.201).

Согласно С.С.Дзарасову, завистниками Николая Александровича была Академии наук в целом, Институт экономики и его сотрудники в частности. Вот достаточно показательный пример: «Когда на полках магазинов появился подготовленный учеными МГУ под руководством Н.А.Цаголова альтернативный «Курс политической экономии»,- пишет С.С.Дзарасов,-…Академия наук посчитала себя задетой» (236).

Второе. Многие вполне рядовые события, связанные с Институтом экономики, Дзарасов интерпретирует как постоянную угрозу Цаголову из-за его научных достижений и неординарности личности.

Одним из таких примеров в книге может служить следующий. Молодой аспирант кафедры политической экономии Государственного экономического института С.С.Дзарасов в ноябре 1952 г. попадает на заседание сектора истории экономической мысли Института экономики АН СССР, на котором обсуждается доклад сотрудника Института Н.А.Цаголова об основных течениях идейной борьбы вокруг осуществления крестьянской реформы 1861 года. Подобные обсуждения и тогда и сейчас являлись и являются обычной формой работы Института. Судя по теме доклада, для того времени не самой актуальной, и по тому, что заседание вел замещавший заведующего сектором сотрудник, это было не самое значимое для Института мероприятие. Но молодой неофит, вероятно, не знал порядков академического института, и это обсуждение ему казалось невероятно важным и направленным против его кумира, он считал, что «присутствует скорее не на научном обсуждении, а на некоей инсценировке, ставящей целью опорочить неугодного человека» (с.158). Он фиксировал все выступления, а они, как водится, были разные, но молодому аспиранту казалось, что «в зале повеяло духом Лубянки и холодным дыханием северных лагерей» (с.157). Между тем, Н.А.Цаголов «в дорогом, прекрасно сидящем костюме, с взъерошенной прядью волос, горящими негодованием глазами, звонким громким голосом и резкими, но органичными жестами» (с.160), победил. «В итоге обсуждение закончилось благополучно» (с.161). Параграф же в книге, в котором описана эта и подобные ей истории, назван «Уцелевший чудом» (с.147-172).

Добросовестный читатель «Судьбы политической экономии и ее советского классика» остается в полном недоумении, поскольку совершенно не понимает, почему успешного и благополучного Н.А.Цаголова следует считать чудом уцелевшим в то время. Причем благополучию Цаголова и почитанию его тогдашней властью в книге уделено очень много внимания. В параграфе, названном «Формат личности» Дзарасов пишет: «Николай Александрович всегда жил хорошо. Даже в голодные годы он не испытывал особой нужды. А в мирные и спокойные времена как ценный специалист получал достаточно высокую по советским меркам заработную плату…Он был гурманом, любившим вкусно поесть, пить самые выдержанные коньяки и ароматные вина, слушать классическую музыку, посещать лучшие постановки московских театров, путешествовать в той мере в какой позволяли обстоятельства, ездить всегда в курьерских вагонах, отдыхать в лучших санаториях Кисловодска и Сочи, останавливаться в лучших номерах первоклассных гостиниц. В 1946 г. в Москве было всего 200 частных автомобилей, один из которых, трофейный «Опель», принадлежал Цаголову. Он шил свои костюмы у самых признанных мастеров, которые ценили его вкус и считались с его высокими требованиями (с.174)… театр был особенно любимой им сферой. Он смотрел почти все, что шло на московской сцене, а с участием любимых актеров – по нескольку раз…Николай Александрович был таким же заядлым болельщиком футбола, хоккея, фигурного катания, борьбы, шахмат и т.д….Он обладал сильным темпераментом и непреклонной волей, что проявлялось в стремлении к своей цели даже в мелочах» (с.178). Так красочно рассказывается в книге о жизни Н.А.Цаголова в трудные, в том числе и послевоенные годы. У читателя, естественно, не возникает никаких сомнений относительно «формата личности» Цаголова и ее носителя как несомненного «советского классика» в определенном смысле этого слова.

Объяснение тому, почему соавторы считают подобный формат личности цаголовским, почему такой формат мог быть реализован его носителем в тяжелое и сложное советское время, дает соавтор С.С.Дзарасова Г.Х.Попов. Относительно концепций, разрабатываемых Цаголовым на протяжении всей его научной жизни, он поясняет, что Цаголов умел всегда находить для себя безопасные ниши. «У Цаголова было, как мне кажется, - так пишет Г.Х.Попов, - три ниши … До репрессий тридцатых годов он, безусловно, готовился работать на самых передовых рубежах практики…Но как умный человек, он должен был сделать вывод: ниша, которую он избрал, смертельно опасна» (с. 364). Он уходит в науку. Но и в науке достаточно опасно, поэтому как менее опасная для разработки тематика - «история русской экономической мысли стала второй нишей (с.364). Он ее занимал с 1937 г. … Третью нишу… он решил занять после ХХ съезда КПСС… он очень разумно принял… решение: заняться политэкономией социализма» (с.364, 365). Для читателя все предельно ясно. Да и сам Г.Х. Попов заключает: «Он всегда умел хорошо улавливать "веяния"» (с.365).

Но науку делают другие, те, кто, рискуя карьерой, благополучием, а зачастую и жизнью, отстаивали свои позиции при разработке действительно актуальных проблем экономической теории и хозяйственной практики того времени, не страшась, обращались к И.В.Сталину с различными предложениями по улучшению экономических отношений, хозяйственных механизмов, экономической системы.

Кстати, если бы действительно были силы, которые хотели в те времена расправиться с «уцелевшим чудом» Цаголовым, то аспирант Дзарасов мог не сомневаться, все было бы сделано, что называется, в лучшем виде. Возможно так, как делалось в том же Институте экономики АН СССР уже после смерти Сталина в, казалось бы, гораздо более спокойные времена с участием и под руководством самого Н.А.Цаголова, его учениками и соратниками.

Так, в начале 1970-х годов «лучший из сотрудников» Николая Александровича В.Н.Черковец и, несомненно, лучшие и более молодые его ученики, большим коллективом покинув кафедру Н.А.Цаголова (с 1958 г. Николай Александрович перешел на работу в МГУ и стал заведовать кафедрой политической экономии экономического факультета), перекочевали в ненавистные им ранее Академию Наук и Институт экономики для перековки местных кадров. Вот тогда дела для сотрудников Института, мыслящих иначе, нежели поклонники антитоварной «цаголовской модели», благополучно не кончались.

Политико-экономическая тематика, естественно, стала монополией цаголовцев, для них «не было мелочей», и на все они, как требовал гуру Цаголов, смотрели «как он любил говорить, с высоты “шпиля Московского университета”» (с.181). Рукописи инакомыслящих категорически запрещались к публикации [3]. Сами они должны были исчезнуть из поля зрения, не мешать «новым силам» действовать уже в Институте экономики АН СССР. Эти силы, руководствуясь «моделью Цаголова», дружным коллективом вместе с представителями Отдела науки ЦК КПСС уже без помех, теоретически укрепились в развитом социализме и нацелились на переход во вторую фазу.

Жаль, что С.С.Дзарасов не заглядывал в те времена в Институт экономики. Или заглядывал, но был вполне удовлетворен соответствующими и «духом» и «дыханием»?

Третье. В книге поражают оценка C .C .Дзарасовым личных качеств Н.А.Цаголова и их, как было заявлено «От авторов», «колоритное» описание. Солтан Сафарбиевич придерживается позиции, что нельзя ничего скрывать об уже ушедших людях, о них нужно говорить все то, что ты о них думал, думаешь и даже то, что ты где-то когда-то от кого-то слышал. Возможно, так и надо делать. Но это уж каждый решает для себя сам, исходя из обоснованности собственных знаний, опоры на серьезные источники, своей убежденности, понимания запретных тем и пошлости, того, что подсказывают чутье, а также такой рудимент как совесть.

При этом надо придерживаться правды, подтверждая свои заключения фактами, свидетельствами других людей и т.п. Здесь может возникнуть вопрос о том, что делать, если ты о человеке не знаешь ничего плохого, или, если что-то знаешь, но оно никак не вписывается в его оценку как ученого, например. Или это такие вещи, о которых тебе неловко говорить или писать, особенно, если они никак не отражаются на общественной значимости человека.

С.С.Дзарасов в своем кумире открывает многое. Причем, даже весьма неблаговидные с точки зрения общественной морали поступки Николая Александровича, он, применительно к Цаголову, выдает за добродетели, не осуждая, а восхищаясь. Конечно, это дело автора. Но читатель часто при этом чувствует себя неловко. Кроме того, многие откровения, прямо скажем, совершенно не в российской традиции. Не отстает от своего соавтора и Г.Х.Попов, пытаясь, выдать, надеемся, свои представления о том, как надо действовать в жизни, за представления Н.А.Цаголова. Однако, вполне возможно допустить, хотя это неприятно, и делать этого не хочется, что Попов очень добросовестный ученик Цаголова, которым он себя числит: «Я не раз и не два восхищался Цаголовым – организатором, Цаголовым – лидером и поэтому с полным правом числю среди своих учителей по управлению – именно по управлению – и Николая Александровича» (с.376). Об управленческих талантах Г.Х.Попова по отношению к Институту экономики – ниже. Сейчас же о том, что из книги слова не выкинешь. Читаешь написанное соавторами, и появляется непреодолимая потребность отреагировать вслух и громко. У неискушенного читателя, далекого от науки и того времени, может сложиться впечатление, что все, что написано Дзарасовым и Поповым в связи с Цаголовым, его поступками, поступками самих соавторов и есть этические нормы многих людей того времени и людей науки, прежде всего. Но хочется заверить, что это, к счастью, не так и об этом написано во многих других книгах другими людьми.

Однако вернемся к фактам, приводимым в этой книге этими авторами.

Шел 1937 г. Н.А.Цаголов решил уйти из Госплана, где он «был по существу первым среди советников, хотя формально все они считались равными» (с.123) председателя Н.А. Вознесенского. Но, поскольку Цаголов не может работать там, «где беспрекословное подчинение нижестоящих вышестоящим является условием жизни и высокого положения» (с.124), он переходит в Институт экономики АН СССР, где (судя по тому, что он туда перешел) господствуют иные нравы. Более того, если другие люди сами стремились попасть в Институт [4], то Николай Александрович, по пафосным словам авторов, был приглашен персонально. А.А.Громыко, в то время ученый секретарь Института, как написано в книге позвонил Цаголову со словами: «Я уполномочен сообщить Вам, что Институт экономики АН СССР будет рад видеть Вас в качестве старшего научного сотрудника» (с.125). И вот Н.А.Цаголов оправдывает чаяния Института экономики, переходит в него на работу.

Но возникает «проклятый» российский квартирный вопрос. Итак, Н.А.Цаголов, покидая Госплан, где «потомка вольнолюбивых горцев, превыше всего ставящего личное достоинство, часто коробило унижение, которому новый председатель (Н.А.Вознесенский - Т.К.) подвергал своих подчиненных» (с.124), должен был «освободить полученную по ведомственной линии квартиру» (с.126), расположенную «на улице Горького (ныне Тверская)» (с.182). Однако он знал, что «согласно советскому законодательству, ведомство могло предоставить своему работнику жилье без очереди, но не имело право ее лишить… Пришлось подать в суд…Тяжба вокруг госплановской квартиры продолжалась не один год» (с.126). Квартира осталась за Цаголовым. Это не помешало ему, по «колоритному» описанию Дзарасова, оставив в отвоеванной у Госплана квартире своих родственников, работая уже в МГУ, «добиться получения отдельной квартиры в одной из жилых башен Московского университета» (с.183). В новой квартире он «зажил с женой новой, счастливой жизнью… Так же как и бывало прежде, новый дом Цаголовых на Воробьевых горах быстро стал центром тяготения множества друзей и коллег» (с.186,187). История, как обычно, благополучно завершилась для Н.А.Цаголова и его родственников [5]. Читателю же обоснованно приходит в голову мысль о том, что, если бы Н.А.Вознесенский был, действительно, недостойным человеком, он, вероятно, нашел бы способы в 1937 г. освободить квартиру от Цаголова и его родственников. Но он этого не сделал и, судя по другим источникам, не мог этого сделать в силу своих человеческих качеств [6].

Так зачем же его сегодня порочить, заявляя, что «новый председатель не только не пытался восстановить дух новаторства и творчества в Госплане, но и был не в состоянии восстановить его, и стал утверждать и практиковать сталинский дух беспрекословной покорности подчиненного начальнику» (с.123)? Есть же какие-то иные мерила описания того времени и оценки в нем поведения людей!

В то же время читателю как советских времен, так и сегодняшнему, не нужны дополнительные пояснения по квартирному вопросу, который, как известно, испортил не одно поколение граждан в СССР, и продолжает эту порчу в современной России.

Еще одна зарисовка. Июнь 1941 г. Война. Вот как пишет об этом времени, Институте экономики и Н.А.Цаголове С.С.Дзарасов: «Как профессор, занимающийся важными и в период войны народнохозяйственными проблемами, он не подлежал мобилизации в армию. Большинство сотрудников Института экономики были эвакуированы на Урал. Но кто-то должен был заниматься южным регионом, и Николай Александрович, исходя из семейных обстоятельств, попросился туда. Его направили в Грузию…» (С. 130).

Конечно, часть сотрудников Института оказалась в эвакуации. Но многие добровольно ушли на фронт. И чтобы то страшное время и поведение сотрудников Института, которые большей частью также не подлежали мобилизации, были отражены правдиво, надо об этом так и сказать, не умаляя ни научных заслуг, ни мужественного поведения тех, кто добровольцем ушел воевать за Родину.

Из книги Д.Т.Шепилова «Непримкнувший», ушедшего на фронт рядовым и закончившим войну генерал-майором: «В июне 1941 года все честные, идейные патриотичные люди в Академии, коммунисты и беспартийные, заявили о своем решении идти на фронт. Среди них были люди в солидном возрасте, с дореволюционным партийным стажем, искалеченные на фронтах Гражданской войны, имеющие высокие ученыке звания и степени. К таким принадлежали крупный международник Модест Рубинштейн, старый большевик – литератор Михаил Машкевич, историк Николай Рубинштейн и многие другие» [7].

Я.А.Кронрод впоследствии писал: «Киевский район создал свою дивизию народного ополчения… И у нас, на Волхонке, из коллектива ученых общественных институтов Академии наук – экономики, мирового хозяйства, философии, истории – добровольцы-ополченцы влились в дивизию народного ополчения Киевского района, 21-ю дивизию, и образовали ее ядро. Недаром в боевом гимне дивизии была такая строка: ″Шагает профессор с Волхонки, и слесарь с винтовкой идет!″. В ряды дивизии из ученых нашего Института вступили тт. И.А. Анчишкин (тогда заведовавший сектором экономики промышленности), он стал одним из основных организаторов дивизии – первым ее комиссаром; Д.Т. Шепилов (ученый секретарь Института, заведовавший аграрным сектором) – он также один из организаторов дивизии, стал начальником ее политотдела; Б.М. Маркус (тогда директор Института) – стал политработником полка; старшие научные сотрудники Института: Бессонов С.И, ставший начальником штаба полка; Кронрод Я.А., ставший сначала пулеметчиком и политработником, а затем редактором газеты дивизии; Куркин М.И., ставший комиссаром артдивизиона; Маневич Е.Л., ставший руководителем комсомола дивизии; член-корр. АН УСССР Фейгин Я.Г., ставший комиссаром артдивизиона; Телятников Д.С., ставший командиром артдивизиона; аспиранты Пономарев М.Т, ставший комиссаром одного из полков дивизии; Арутюнян А., ставший политработником… Словом, как мы шутливо говорим иной раз – профессорский полк!» [8].

С.С.Дзарасов, объясняя в своем повествовании, почему сразу после Великой Отечественной войны, Н.А.Цаголов «после долгих и мучительных размышлений пришел к выводу, что ему следует сосредоточить свои творческие усилия на разработке проблем истории русской экономической мысли» (с.134), походя, но в укор Институту и его сотрудникам, но почему-то не Цаголову, который в отличие от многих был не на фронте, а оставался в Институте, замечает: «Первые два года после окончания Второй мировой войны Институт экономики никак не находил колею направления своих научных исследований. Во всяком случае, это касалось ряда секторов, в том числе политической экономии, где вначале работал Цаголов» (с.131). С.С. Дзарасов связывает это с тем, что последовавший после войны разрыв между СССР и США «стал столь значительным, что вопрос о соревновании с США был снят с повестки дня». Правда, при этом он забывает написать, что этот вопрос был "снят с повестки дня" несколько раньше, когда за работу о сопоставлении производительности труда в сельском хозяйстве СССР и США был в 1940 г. посажен, а затем расстрелян сотрудник Института экономики М.И. Кубанин. Далее С.С.Дзарасов пишет: «Неопределенность в направлении исследовательских работ во многом вызывалась также неопределенностью в международных отношениях», что «на головы интеллектуалов пролился холодный душ» постановлений ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» (с.131). Конечно, это было. Но нельзя забывать о том, что лучшие силы Института четыре военных года были на фронте, воевали. Некоторым из них надо было время, чтобы вернуться к мирной жизни, но были и такие, кто знал, чем будет заниматься после войны. А пока в суровых военных буднях, в грязи, в окопах, теряя товарищей, они тосковали по своей науке, Институту.

Это хорошо видно из писем Я.А.Кронрода с фронта, к счастью, сохранившихся и опубликованных. В письме от 09.02.42 г. он пишет: «Я всего-навсего военный журналист, уже начавший почти забывать о том, что кое-какое отношение к экономике все-таки имею. Последнее время бродят всякие мысли – взрыв старых, экономического образа увлечений. Приходят всякие мысли о военной и послевоенной экономике…да что уж: поживем – увидим». Из письма 10.10.42 г. (Сталинградский фронт): «Сегодня листал разные книги, которые когда-то брал всерьез. Как это далеко…Я даже похолодел – неужели все это иначе обертывается, что я совсем из событий выйду с разоренным внутренним интеллектуальным строем? И подумалось очень просто, ясно: не в этом дело, просто шелуха отслаивается, а главное остается. Но действовать я буду куда решительнее. Мне еще есть что сказать, что сделать. Мое слово я скажу наперекор всем чертям». Письмо от 24.05.43 г. (Орловская обл.): «Никакой информации, по-прежнему чистые домыслы мне никак не заполняют мыслительной мускулатуры. Без факта мысль становится серой, вялой, дряблой, схоластичной». Брянский фронт, 18.06.43.: «Каждую свободную минуту зубрю английский. Я его, вероятно, так же скоро одолею, как сбудутся все мои благие намерения о плодотворной деятельности. Именно к этому времени он мне и понадобиться практически». Письма из Восточной Пруссии от февраля и марта 1945 г.: «Я взялся за теорию – скорее это физкультура мозга, за полной невозможностью настоящего дела, издаю газету, воюю, наблюдаю Восточную Пруссию и живу настоящей надеждой, что все это уже теперь недалеко до полной развязки и не за такими уж горами настоящее дело…Что ж в конце концов я могу поделать, когда ощущение, мысль, почти зрительно-отчетливый образ возобладали в душе – убегающее время, а времени не догнать. Может быть, поэтому фактам вопреки, всякому здравому смыслу наперекор, без единой книги под рукой я все-таки взялся за нее, и вот уже сколько дней рукопись…меня приковывает всякую свободную от войны минуту [9]. Я пишу, злюсь на себя, что плохо пишу, но все-таки пишу». Из Бреслау 24 мая 1945 г. Я.А.Кронрод писал: «Итак, война окончилась – и в армии стало очень трудно. Властно зовет настоящая деятельность» и из письма от 06.07.45 г. из района Севернее Ченстохова: «…Если не наука меня, то я ее жду…Что я могу сказать о настоящем из своего глухого польского далека, что вообще я могу сказать после четырех лет войны, когда каждый год из этих лет заключался для меня в пушках, пулях, трупах, гибели и выживаемости и каком-то небольшом количестве милитарных понятий… Но книга очень продвинулась вперед. Я написал уже 12 п.л., осталось еще 2-3, и история будет закончена. Получается нечто печатноспособное… Что ж, считаю это известным расчетом со своей «военной» совестью… Окинуть мысленным взором за месяц поход в 4,5 тыс. км – от Кавказа через Украину и Белоруссию, Польшу, Пруссию, Германию, Чехию – обдумать случившееся, взвесить, нет, это далеко не лишенное интереса дело. Впервые за войну я много работал, и вот лежит готовая рукопись» [10].

К слову сказать, побывать в перечисленных Яковом Абрамовичем странах он успел только вместе с освобождавшими их нашими войсками. После войны он был невыездным и за границей никогда не был. В отличие от «чудом уцелевшего» Н.А.Цаголова, который «в 1961 г. ездил в интересную ознакомительную поездку в США и Великобританию для изучения состояния экономической науки и ее преподавания» (с.254), бывал в Японии и других странах.

Еще одна примечательная зарисовка из книги соавторов, связанная с войной. Речь в ней идет о родственнике Н.А.Цаголова – А.С.Цаголове, который очень недолго был на оккупированной немцами территории, но, как пишет Дзарасов, когда «стало ясно, что немцы собираются отступать. Встал вопрос: что ему делать? …И он принял единственное спасительное для себя решение: уйти с немцами» (с.87). Несмотря на все оправдания, которыми сопровождает объяснение этого поступка С.С.Дзарасов, на эмоциональном уровне они не только не удовлетворяют российского читателя, но и вызывают его протест. У российского читателя, генетическая память которого не может принять предательства по отношению к Родине, чем бы они не мотивировались, эти объяснения Дзарасова создают впечатление, что книга «Судьба политической экономии и ее советского классика» обращена не к нему, а к какому-то чужому читателю. Это впечатление усиливается, когда в книге Великая Отечественная война постоянно именуется Второй мировой.

Но вернемся в середину 1950-х годов, когда уже определилось направление работы Института и его сотрудников. Что касается Н.А.Цаголова, то он, как пишет С.С.Дзарасов, в тот период в ходе длительных размышлений определил свой выбор научной тематики. Он исходил из того, что, во-первых, «экономика СССР, которой он раньше занимался, все менее его привлекала. Усилившийся после войны пресс политического контроля и цензурных ограничений, не оставляя поле творческой деятельности, ставил человека в положение попугая, который лишь выкрикивает чужие лозунги» (с.132). Во-вторых, «общеполитическую ситуацию в стране Цаголов оценивал как крайне неблагоприятную для объективного научного исследования» (с.133) и «понял, что объективное освещение истории западноевропейской мысли в тех условиях стало также невозможно (с.134). В результате оказалось, что «наибольший интерес у него вызывал Н.Г.Чернышевский, который был широко известен как писатель, но мало кому как экономист» (с.136). В течение 1947-1948 гг. Николай Александрович пишет докторскую диссертацию на тему "Дворянская и буржуазная экономическая мысль в период крестьянской реформы"» (с.136). По мнению С.С.Дзарасова, «Цаголов решил уйти в эту сферу как в своеобразную внутреннюю эмиграцию» (с.134), которая, однако, была не продолжительной, поскольку «в статусе беспартийного Цаголов не решился защищать диссертацию» (с.143). Возвратившись из «своеобразной внутренней эмиграции», он «подал заявление с просьбой принять его в ряды Коммунистической партии» (с.143).

Дальше у С.С.Дзарасова новый поток претензий к Институту экономики, в стенах которого происходило принятие Цаголова в КПСС. Естественно, «в зале находилось известное число соперников, недоброжелателей, затаивших обиду по отношению к человеку, который обладал достоинствами, которыми их самих природа почему-то не одарила» (с.144). Дзарасов описывает, каким нападкам на собрании по приему в кандидаты в члены КПСС подвергался Цаголов со стороны И.А. Гладкова. Но то, что это был известный в Институте «ястреб», ретивый борец с космополитизмом, ретроград, крайне недоброжелательный человек, фигура одиозная, Солтан Сафарбиевич умалчивает.

Следует заметить, что диссертацию (результат «внутренней эмиграции») Николай Александрович успешно защитил, как констатирует С.С.Дзарасов, «и даже никто из завистников и недоброжелателей не решился поднять "скользкие" вопросы» (с.145).

Вообще с оценкой сотрудников Института экономики и других, причастных к экономической науке, у С.С.Дзарасова дело обстоит, мягко говоря, необъективно. Вот, к примеру, А.М.Румянцеву, ставшему впоследствии академиком, что особенно не нравится Солтану Сафарбиевичу, он приписывает собственное видение ситуации и поступков не удосужившись, ничего узнать об этом человеке [11]. Он пишет, что Румянцев став в 1952 г. «полноправным членом ЦК…полагал, что это признание особых заслуг, которых в действительности не было. Вряд ли сознавал, что того, кто его выдвигал, меньше всего интересовали чьи бы то ни было заслуги. Сталина всегда занимало нечто более приземленное – роль, которую он отводил выдвиженцам в своей дьявольской игре». Затем, не основываясь на каких-либо доказательствах, Дзарасов пишет применительно к А.М.Румянцеву: «С помощью своих выдвиженцев он (Сталин- Т.К.) хотел устроить новый политический погром» (с.152).

Словесные кульбиты, которые проделывает Дзарасов для того, чтобы связать Сталина с Цаголовым, выдают непонятную болезненность автора по отношению не только к личности Цаголова, но и к личности Сталина. Так, он пишет в связи с научной сессией Академии наук СССР, проходившей 7-10 января 1953 г. в конференц-зале на Волхонке 14, по поводу выхода в свет работы Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», следующее: «Цаголов не был предметом внимания и критики на сессии, поскольку в свое время благоразумно ушел от политической экономии социализма и не высказывался по этим вопросам. Правда, Сталин поистине "доходил" до каждого и нашел повод…обвинить Цаголова в подмене понятия феодальной собственности на землю внеэкономическим принуждением» (с.162). Между тем, ни в одном из документов, связанных с дискуссиями по «Экономическими проблемами социализма в СССР» фамилия Цаголова ни упоминается. Но это не мешает Дзарасову утверждать, что «наверное, мало над кем так непосредственно нависла угроза расправы, как над Цаголовым (с.171)… Цаголов стал одной из первых мишеней развернувшейся кампании» (с.153)» и т.п.

Описывая события этой Сессии, присутствовавший на ней Дзарасов, «не смеющий сомневаться в том, что труд Сталина гениальный» (с.163), тем не менее не столько удивлен, сколько почему-то возмущен тем, что многие ведущие научные сотрудники Института экономики, названные в документах сессии ошибающимися (И.А.Анчишкин, В.Г.Венжер, Е.С.Варга, А.И.Ноткин, Н.С.Маслова, Г.А.Козлов, Я.А.Кронрод), «вереницей прошли чистилище, покаялись в грехах и поклялись верности божеству» (с.165). Дзарасов их иронично осуждает. Складывается впечатление, что Дзарасов рос и воспитывался вне принятых тогда идеологических норм. Хотя, судя по его трудовой карьере, он не только их принимал, но и с энтузиазмом разделял. Об этом, в частности, свидетельствуют его же воспоминания, посвященные собственной роли в приглашении Л.И.Абалкина в Академию общественных наук при ЦК КПСС, готовящую кадры высшей партийной элиты, где Дзарасов весьма успешно для себя и для Академии работал: «Переход Л.И.Абалкина в Академию состоялся, но, видимо, не был простым. Какое-то время спустя по каким-то делам мне пришлось быть в ЦК КПСС, и один весьма ответственный сотрудник сказал мне: "Вот вы все настаивали на Абалкине, но имейте в виду, будете нести за него ответственность"» [12].

Итак, идет упомянутая выше сессия. Цаголов, согласно далее рассказу Дзарасова, в это время «сидел в библиотеке с какими-то толстыми фолиантами, откуда его неожиданно вытащила посланная на его поиски сотрудница» (с.165). И вот на трибуну поднимается Н.А.Цаголов, ему, естественно, доверена самая почетная миссия – оглашение текста приветственного письма товарищу Сталину. Тон Дзарасова сразу меняется, он не удивлен и не возмущен поведением Цаголова, согласившимся читать приветствие вождю, а восхищен: «Цаголов вышел на трибуну, положил текст перед собой, окинул взглядом зал и торжественным голосом произнес: "Великому зодчему коммунизма, гениальному корифею науки товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу! Мы, ученые Академии наук СССР, собравшись на научную сессию, посвященную Вашему гениальному труду…" Тысячи пар глаз устремлены на трибуну, и натянутое до предела внимание к звучавшим оттуда словам, - пишет Дзарасов,- придавало происходящему в зале какую-то особую торжественность и значимость. Чтец был хорош» (с.167).

Читатель «Политической экономии и ее советского классика» опять в недоумении, получается, что сотруднику Института экономики Цаголову доверили сделать то, что другим, ошибающимся, доверить было нельзя, и он с энтузиазмом, вероятно, достойным лучшего применения, исполнил то, что от него требовалось [13].

В книге есть параграф, названный «Феномен Галилея», в котором Цаголову почему-то прощается то, что другим авторы монографии простить не могут. «Как самостоятельно мыслящий человек он не мог полностью принять на веру официальные клише вроде "контрреволюционные элементы", "левые или правые уклонисты" и другие, которые в то время были в ходу. Николай Александрович не прибегал к ним в личных разговорах на эти темы, но в печатных работах, так же, как и другие, порой их применял… Почему же тогда он их (ярлыки) принял? Очевидно. По логике Галилея… Цаголов понимал, что принимает такую терминологию, чтобы иметь легальную возможность выступать в защиту того, что он считал верным или нужным для социалистической системы» (с.112).

С.С.Дзарасов, автор «галилеевской» концепции, поясняющей поведение Цаголова, понимает, что в те времена избежать подобного было не только сложно, но и опасно. Тем не менее, он, не смущаясь, рассказывает историю, в которой сам, выступив прямым провокатором, испугался затем за себя, а отнюдь не за того, кого провоцировал и кто, уже обвиненный, должен был ему принародно отвечать.

Начало 1950-х годов. Идет обсуждение «ошибающихся» сотрудников Института, среди которых Цаголова нет, а есть Я.А.Кронрод, который, кроме всех своих иных «ошибок», в том числе и критики учебника политической экономии, и выступления в сталинской дискуссии по этому вопросу, еще и написал положительный отзыв на книгу Н.А.Вознесенского «Военная экономика» и оказался, естественно, виновным, когда Вознесенского арестовали. Кронрод кается [14]. Далее слово Дзарасову: «Я.А.Кронрод… перешел к самокритике за то, что написал "положительный отзыв на глубоко ошибочную и антимарксистскую книжку Вознесенского". Я тут же написал ему записку следующего содержания: "Скажите, пожалуйста, какие конкретно идеи в книге Вознесенского являются антимарксистскими?"… - "Тут спрашивают об ошибках Вознесенского…" Кронроду ничего не оставалось, как вознести очередную хвалу в адрес товарища Сталина, а я слегка перепугался и подумал: "Черт меня дернул задать этот дурацкий вопрос, теперь начнут искать того, кто сомневается в гениальности товарища Сталина"» (с.165). К чести сотрудников ненавистного Дзарасову Института экономики, его никто искать не стал.

Вот несколько штрихов к портрету советского классика из книги, не имеющих прямого отношения к Институту экономики, но характеризующих, на наш взгляд, в не меньшей, а, может быть, и в большей мере авторов «концептуальной биографии», чем ее героя, «колоритно» изложивших нижеприведенные факты. Следует заметить, что в книге их значительно больше, чем представляется возможным перечислить. Читатель может в этом легко убедиться, обратившись к ней.

Так, Дзарасов поясняет: «В 1948 г. в Московском финансовом институте, где Цаголов работал по совместительству и был членом ученого совета, защитил диссертацию земляк Цаголова… Цаголов представил ему свои замечания, которые тот не смог или не нашел нужным реализовать… Считая работу слабой и не отвечающей требованиям докторской диссертации, Цаголов занял нейтральную позицию и уклонился от участия в ее обсуждении на ученом совете. Защита прошла успешно, и работа, как положено, вместе с решением ученого совета была направлена в Высшую аттестационную комиссию (ВАК) на рассмотрение и утверждение. Цаголов же был там членом экспертного совета, и от него стали требовать заключения. После долгих перипетий он дал на работу отрицательный отзыв» (с. 145-146). Что уж тут комментировать – хороши оба и герой и автор: один тайно напакостил, а другой этим восхищен и далее по тексту книги возмущен тем, что обиженный земляк Николая Александровича ответил ему впоследствии тем же.

Н.А.Цаголов в молодости дружил с Александром Ильичем Ноткиным. Этой дружбе в книге уделено много внимания. Цаголов с Ноткиным написали несколько совместных работ. «В плодотворном научном творчестве они дополняли друг друга…», - пишет С.С.Дзарасов (с.98). Далее, по его мнению, «в общих работах Цаголову чаще всего принадлежала идея, а Ноткину тщательная проработка эмпирического и статистического материала, которая нередко уточняла первоначальную идею и придавала ей фундаментальность и основательность» (с.98). Но затем пути друзей разошлись, А.И.Ноткин продолжал работать в Институте экономики, всю жизнь оставаясь беспартийным, что не помешало ему в свое время защитить докторскую диссертацию. Дзарасов, не допуская того, что Ноткину претила антитоварная концепция Цаголова, с осуждением пишет о том, что «Ноткин не принял участие в написании двухтомного фундаментального "Курса политической экономии", который в 1960-е годы готовился под руководством Н.А.Цаголова» (с.108) [15]. Считается , пишет С.С.Дзарасов об Александре Ильиче, что в его в биографии «не было эффектных фактов… единственным достойным упоминания случаем было письмо А.И. Ноткина к И.В. Сталину и ответ последнего, который составил часть нашумевшей в свое время работы вождя "Экономические проблемы социализма в СССР"… Но его фундаментальные труды по советской экономике не принесли ему такую широкую известность, как это маленькое письмо самому влиятельному в то время в стране человеку и раздраженный ответ на него» (с.98). Между тем, следует отметить, что работы Ноткина широко известны и по достоинству оценены научной общественностью. А.И.Ноткин был избран членом-корреспондентом АН СССР. Труды А.И. Ноткина переиздавались после его смерти. Они и в настоящее время пользуются заслуженным вниманием.

Тайны закулисья

Глава в монографии, названная «Приближая будущее» и написанная Г.Х.Поповым, вновь возвращает читателя в мир Н.А.Цаголова, связанный с Институтом экономики. Автор пишет, что Институт экономики Академии наук отверг концепцию Цаголова, «именно тут предпочли назначить руководителем отдела (на самом деле сектора! - Т.К.) политэкономии Я.А.Кронрода. И Цаголову ничего не оставалось, как перейти в МГУ. Но не просто из-за обиды (хотя обида осталась на всю жизнь), а для того, чтобы найти поле для реализации своей концепции» (с.373). Правда, С.С.Дзарасов, последовательный биограф Цаголова, в своих главах ничего не пишет о том, что Цаголов хоть каким-то образом обнародовал свою концепцию в стенах Института экономики, и она там была известна настолько, чтобы быть отвергнутой. Да и работал Цаголов не в секторе политической экономии, а в секторе истории экономической мысли и с политической экономией тех лет хотел иметь как можно меньше общего. Но пока оставим в стороне обиды Николая Александровича, а углубимся в анализ его образа и действий, рисуемых Г.Х.Поповым.

Основные характеристики Цаголова по руководству кафедрой, как они видятся Попову, заключаются, во-первых, в том, что при формировании команды он избегал людей, «склонных к формированию целостных концепций», поскольку считал, что «в новых концепциях кафедра не нуждается». Во-вторых, избегал тех, у кого были «явно выраженные вождистские наклонности». Он их «легко идентифицировал и постоянно "сплавлял" на руководящие посты за пределы кафедры – вплоть до ЦК КПСС. В-третьих, он «категорически замыкал на себе все внешние контакты кафедры…Он считал, что у его кафедры должно быть одно лицо – его собственное» (с.375). Цаголов, по мнению Попова, исходил из того, что в советских условиях было крайне опасно иметь в заместителях готового преемника. «Опытные советские руководители с большой "тонкостью" и "изяществом" вели дела так, что в любой момент их снятие ухудшило бы работу и на снявшего легла бы ответственность за это ухудшение» (с.375). Кроме того, у Цаголова, как пишет Попов, была «чисто кавказская ревность и нелюбовь к равным себе (не говоря уже о тех, кто умнее)» (с.375). Все это Попов с удовольствием перенял, поскольку «не раз и не два восхищался Цаголовым-организатором, Цаголовым-лидером» (с.376). Тем более что помимо кафедры, были и другие области, где блистал талант Цаголова-руководителя. Другие области, где «блистал» этот организационный талант, согласно Г.Х. Попову, выходили за пределы кафедры и были в значительной мере реализованы в отношениях Цаголова с Институтом экономики, на борьбу с которым и его сотрудниками Цаголов направил свои организаторские усилия. По мнению Попова, «надо отдать должное Николаю Александровичу – он всегда умел определить и точку главного удара, и наиболее слабое звено противника» (с.381). Как уже известно, главным противником был Институт экономики АН СССР.

Не вдаваясь в детали концепции Института (или по незнанию их, или потому, что рыночные подходы Г.Х.Поповым не разделялись), он, не смущаясь, пишет, что «отдел (на самом деле сектор - Т.К.) политэкономии, возглавляемый Кронродом, не смог себя чем-то зарекомендовать» (с.381). Хотелось бы все-таки восстановить реальную ситуацию в Институте и в секторе Я.А.Кронрода в 1960-е годы.

Прежде всего, следует сказать о том, что сектор зарекомендовал себя рядом изданных в тот период серьезных монографий по актуальным экономическим проблемам. Перечислим только некоторые из них: Кронрод Я.А. Законы политической экономии социализма. Очерки методологии и теории. М.: Мысль, 1966. 581 с; Венжер В.Г. Использование закона стоимости в колхозном производстве. М.: Наука. 1965. 350 с.; Колхозный строй на современном этапе. М.: Экономика, 1966. 303 с.; Сонин М.Я. Актуальные проблемы использования рабочей силы в СССР. М.: Мысль, 1965. 303 с.;.; Маневич Е.Л. Проблемы общественного труда в СССР. М.: Экономика, 1966. 190 с.; Москович В.М. Общественное разделение труда при социализме. М.: Наука, 1966. 128 с.; Ракитский Б.В. Общественные фонды потребления как экономическая категория. М.: Мысль, 1966. 191 с.; Формы хозяйственного руководства предприятиями. М.: Наука, 1968. 196 с. Что такое экономические методы хозяйствования. Очерки по теоретическим вопросам реформы. М.: Московский рабочий, 1969. 160 с.; Евстигнеева Л.П. Фондоемкость и структура общественного продукта. М.: Мысль, 1967. 135 с.; Барсов А.А. Баланс стоимостных обменов между городом и деревней. М.: Наука, 1969, 197 с.; Ситнин В.В. Проблемы прибыли и хозяйственного расчета в промышленности. М.: Финансы, 1969. 176 с.; Батырев В.М. Товарно-денежные отношения, финансы и кредит в социалистическом хозяйстве. Вопросы теории. М.: Финансы, 1970. 215 с. и другие. Все это не считая статей в известных тогда журналах «Плановое хозяйство», «Вопросы философии», «Экономические науки», «Известия АН СССР. Серия экономическая» и, конечно, «Вопросы экономики», который был тогда журналом Института, публиковал статьи, прежде всего его сотрудников и, в известной степени, представлял разрабатываемые в Институте темы и концепции.

Институт экономики, так же как и другие научные учреждения, постоянно привлекался для подготовки докладов в директивные органы, и можно смело утверждать, что делал это лучше, чем кафедра политической экономии экономического факультета МГУ. Это могут подтвердить пока еще живые сотрудники бывшего сектора Я.А.Кронрода, которые могли наблюдать, как беспомощны были влившиеся в Институт в 1971 г. новые цаголовские силы под руководством В.Н.Черковца в подготовке конкретных материалов. Вероятно, это может подтвердить и сам Виктор Никитич. Во всяком случае, первые два-три года доклады для директивных органов, как это тогда называлось, готовили старые сотрудники Института, часть которых даже не была утверждена в должности на основании идеологических претензий партийных органов. В связи с этими же претензиями подготовленные доклады подвергались соответствующей идеологической редакции нового начальства.

О серьезности работ сектора, изданных в форме монографий, научных докладов, статей в научных журналах по широкому кругу актуальнейших для того времени экономических проблем еще до вливания в него новых сил, свидетельствует реакция на эти работы партийных и других официальных структур.

В 1967 г. под редакцией работника ЦК КПСС к.и.н. В.А.Голикова вышла книга «Итоги и перспективы», основной пафос которой был направлен против экономистов, допускающих «совершенно нетерпимые попытки с позиций "науки" развенчать принципы новой экономической политики партии в области сельского хозяйства» [16]. Среди тех, кто критиковался в этой книге, были, в основном, сотрудники Института, и прежде всего - В.Г.Венжер. В чем же они обвинялись? В том, что считали «единственным регулятором в экономических связях государства с колхозами… цены и конъюнктуру рынка» [17]; в том, что, по их мнению, «природе колхозного производства наиболее соответствует порядок свободной продажи товарной продукции» [18]; в том, что товаропроизводители, по их утверждению, должны «сами себе устанавливать задания на основе получения от государства информации о том, в каких видах и количествах продукции оно нуждается и что именно намерено закупать» [19]; в том, что хозяйства должны «приспосабливать свое производство к требованиям рынка… Заготовительные организации будут, по мнению Венжера, поставлены перед необходимостью закупать данный продукт именно там, где его производство обходится дешевле и где цены, следовательно, ниже. Возникнет, говорит он, "мирная конкуренция" между однотипными предприятиями, и произойдет снижение цен» [20].

В.Г. Венжер, действительно, писал, что «экономическое руководство колхозами предполагает, что вместо жесткого централизованного планирования, заключающего в себе много административного, должны использоваться стоимостные рычаги: цена, прибыль, кредит, льготы и другие стимулы» [21].

Все эти утверждения сотрудников Института экономики не только не вписывались в «модель Цаголова», а прямо противоречили ей, и, соответственно, для ее сторонников в том числе и в ЦК КПСС, были «слабым звеном противника», по которому следует бить из всех орудий. В духе такой же критики были выдержаны нападки и на другие работы сотрудников сектора политической экономии Института экономики.

После 1965 г. критика в адрес рыночного направления экономической теории стала нарастать. Отрадно было узнать, когда открылись партийные архивы, что в недрах самого ЦК КПСС находились смелые люди, вступившие в борьбу с антитоварным «цаголовской моделью» и ее сторонниками. Такие примеры были нечастыми, но они были. Эти примеры свидетельствует о характере и накале тогдашней борьбы.

Например, в своем письме, адресованном в ЦК КПСС, от 1 июля 1970 г. член ЦК КПСС А.М.Румянцев, которого С.С.Дзарасов, соавтор книги «Судьба политическая экономии и ее советского классика», и теперь пытается опорочить [22], пишет: « В 1968 г. издательство «Наука» выпустило книгу сотрудника ИЭ АН СССР Б.В.Ракитского «Формы хозяйственного руководства предприятиями». И сама тема, и характер разработки ее тесно связаны с потребностями экономической реформы. Ставятся вопросы, носящие поисковый характер и еще требующие дискуссии. Книгу положительно оценила научная печать – у нас и в Болгарии. Тем удивительнее тон статьи «Ошибочные позиции» (авторы тт. М.Ковалева и К. Корытов), с которой выступила 5 марта 1970 г. газета «Социалистическая индустрия». Рецензенты совершенно обошли главную идею книги (3/4 текста) о необходимости создания производственных объединений. Они сосредоточили внимание не на действительных слабостях в аргументации тов. Ракитского по отдельным вопросам. Произвольно толкуя текст, авторы приписывают исследователю политические ошибки и несуществующий "замысел" - заменить социалистические методы хозяйствования рыночным регулированием. Статья в газете «Социалистическая индустрия» была обсуждена Ученым советом Института экономики 7-9 апреля с.г. Выступило более 20 человек. Общее мнение: статья искажает содержание книги, а своим тоном и подходом мешает развитию нашей экономической мысли (прилагаю заключение ведущих специалистов)

* К записке прилагается заверенная копия без даты на 9 л. ″Заключения на книгу Б.В.Ракитского "Формы хозяйственного руководства предприятиями" (Наука, 1968) в связи с рецензией "Ошибочные позиции", опубликованной в газете "Социалистическая индустрия" 5 марта 1970 г.″. Заключение подписано сотрудниками Института экономики АН СССР Л.М.Гатовским, А.И.Пашковым, Д.А.Аллахвердяном, В.А.Жаминым, Е.Л.Маневичем, Л.В.Никифоровым» [23].

Шквалу нападок подвергался на протяжении длительного периода почти до самой своей смерти в 1984 г. Я.А.Кронрод, не публиковались работы В.Г. Венжера и других.

То, с чего начались особо яростные атаки на кронродовское направление в политической экономии, приведшие к его разгрому, а также анатомию их организации, не стесняясь, раскрывает в своей главе в книге «Судьба политической экономии и ее советского классика» Г.Х. Попов, по его же собственным словам, отнюдь не рядовой участник тех событий. По его информированному свидетельству, наступление было воистину развернуто мастерски и по всему фронту.

Н.А.Цаголов, определив Институт экономики как «точку главного удара» (с.381), «начал с выдвижения на важные посты в идеологических отделах, в отделах науки и вузов в московском горкоме партии, в Министерстве высшего образования, в ЦК КПСС работников, близких ему по взглядам или просто из своей школы. Ориентируясь в аппаратных играх, Цаголов "выходил" и на вновь назначенных руководителей. Он понимал, что им нужно немедленно о себе заявить… Материалы с цаголовской критикой и цаголовскими предложениями оказывались очень кстати… В отделе науки ЦК КПСС создали новый сектор – сектор экономической науки. Его руководителем стал профессор П.А.Скипетров, близкий по взглядам Цаголову. Сектор должен был "обозначить" себя… Все было оформлено как подготовка постановления ЦК КПСС о работе Института экономики» (с.381-382).

Далее, рассуждая о причинах, почему именно Институт экономики стал объектом нападок, Г.Х Попов умалчивает о принципиальных разногласиях между позицией сектора Я.А.Кронрода и официальной партийной антитоварной доктриной, разработанной Цаголовым, а откровенничает на, вероятно, интересную для него и хорошо знакомую ему тему о «еврейском вопросе». «Как бы то ни было, - рассуждает Г.Х.Попов,- это было время очевидного всплеска антисемитизма. Захлестнул он и науку и вузы» (с.383).

Надо заметить, что авторитет Института, его независимая позиция, царившая в нем академическая атмосфера, коллектив, чуждый, за небольшими исключениями, антисемитских настроений, способствовали тому, что «еврейский» вопрос внутри Института никогда не стоял. Эти традиции были заложены еще в период борьбы с космополитизмом замечательным человеком Иваном Александровичем Анчишкиным, секретарем партийного бюро Института, участником гражданской и Великой Отечественной войн, честным и мужественным коммунистом.

Партийное бюро Института экономики в то сложное время, в отличие от партийных организаций других общественных институтов «вело себя не только порядочно, но и чрезвычайно рискованно. Кульминационным пунктом борьбы с космополитизмом явилось расширенное заседание Ученого совета Института экономики АН СССР на тему "О борьбе с космополитизмом в экономической науке", которое состоялось 23-25 марта 1949 г. в Доме ученых и на которое была приглашена вся экономическая общественность. Председательствовал К.В.Островитянов, основной доклад по существу проблемы сделал А.И.Пашков. Его речь содержала весь набор политически-идеологических штампов, характерных для того времени (обвинения в низкопоклонстве перед Западом, реформизме, объективизме)». Однако главным стал сделанный им вывод, смысл которого сводился к тому, что в институте есть работники, допускающие отдельные ошибки космополитического характера, но нет космополитов. Этот вывод вызвал недовольство некоторых участников дискуссии, в частности, «И.А. Гладкова и Е.С. Лазуткина, которые пытались обострить ситуацию и, говоря о недостаточной идеологической заостренности доклада А.И.Пашкова, предлагали этот вопрос перенести в иную плоскость. По их мнению, надо было ставить вопрос о преступном сговоре, о политической группе, которая изнутри пыталась подорвать советскую науку. На этой накаленной до предела политической дискуссии основной удар взял на себя И.А.Анчишкин, который очень тонко, умно отвел опасное обвинение в групповщине и "политической диверсии", грозящее многим ученым арестом со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вкратце выступление Ивана Александровича сводилось к следующим трем моментам: во-первых, нельзя смешивать тех, кто сознательно совершает идеологические диверсии, и тех, кто заблуждается, - надо разбираться конкретно; во-вторых, у И.А.Гладкова внешний радикализм прикрывает безответственность формулируемых им выводов и, наконец, все сотрудники, фамилии которых назвал И.А.Гладков, - это честные коммунисты своей жизнью доказавшие приверженность идеям коммунизма (Е.С.Варга – участник революции в Венгрии, член Коминтерна, М.И.Рубинштейн – член КПСС с 1915 г.). Что касается Я.А.Кронрода, Г.А.Козлова, то они занимались советской проблематикой. В заключение И.А.Анчишкин отметил, что борьба с мнимыми космополитами заслонила многие важные недостатки, действительно существовавшие и существующие в Институте» [24].

Здесь уместно заметить, что единственный человек из Института экономики АН СССР, о котором соавторы книги «Судьба политической экономии и ее советского классика» отозвались хорошо - И.А. Анчишкин. С.С.Дзарасов пишет со свойственной ему патетикой, когда речь идет о Н.А.Цаголове, что по случаю его принятия в партию «секретарь партбюро И.А.Анчишкин, уважаемый член партии с дореволюционным стажем, выступил первым на собрании и задал тон. Он сказал, что не видит никаких оснований отказать такому выдающемуся ученому, как Цаголов в том, чтобы проходить годичный кандидатский стаж для окончательного решения вопроса о его партийной судьбе. Отвечая Гладкову, Анчишкин согласился, что партия сильна тем, что не допускает в свои ряды "негодные элементы", но отметил, что она станет еще сильнее, если будет привлекать в свои ряды самых достойных из народа, каковым он считает Цаголова» (с. 144).

И.А.Анчишкин неоднократно защищал Н.А.Цаголова. Жаль только, что С.С.Дзарасов не упоминает, что в результате разгрома Института экономики, инициированного Н.А.Цаголовым, И.А.Анчишкин в 1972 г. был уволен на пенсию, сильно переживал свое бесславное изгнание из родного Института, тяжело заболел и в 1973 г. умер.

Однако вернемся в конец 60-х – начало 70-х годов, когда по подсказке Н.А.Цаголова, о чем повествует Г.Х.Попов, «ЦК воспользовался атаками на Гатовского (директора Института экономики АН СССР - Т.К.), чтобы послать в Институт экономики комиссию. Цаголов очень умно сам в комиссию не вошел. Ее возглавил наш декан (Экономического факультета МГУ - Т.К.) М.В.Солодков. И весь состав комиссии означал, что она будет "процаголовской". Комиссия подготовила разгромную справку» (с.384). Далее Г.Х.Попов продолжает откровенничать: «Я тоже входил в состав этой комиссии. У меня к Институту экономики были свои счеты. Он – как я считал – не давал должного отпора наступлению Центрального экономико-математического института. А ЦЭМИ сначала вообще чуть ли не солидаризировался с моделью полной "АСУнизации" страны академика В.М.Глушкова (модель предполагала замену всего аппарата управления экономикой сетью автоматизированных центров – АСУ). Потом ЦЭМИ перешел к другой модели – СОФЭ, - где все планирование и управление заменяла сложно взаимодействующая иерархия математических моделей. Я, как сторонник других взглядов на управление, считал СОФЭ и АСУ главными опасностями, чем-то вроде "электронного фашизма". И, естественно, негодовал на Институт экономики, который первым должен был бы со всем этим бороться» (с.384).

Эти рассуждения Г.Х.Попова свидетельствуют о предвзятости и необъективности комиссии, результат которой был ясен еще до начала ее работы. От этих откровений автора веет цинизмом и фанаберией. Почему, собственно, он (выдающийся уже в то время, как он себя позиционирует, управленец) сам не боролся с ЦЭМИ, а это должен был делать Институт экономики?

Кстати, сотрудники сектора общих проблем политической экономии социализма Института экономики очень активно дискутировали с ЦЭМИ. Но об этом ниже.

Сейчас же следует сказать о том, что труды деятелей закулисья не пропали даром. Решением ЦК КПСС от 21.12.1971 г. «О работе партийной организации Института экономики Академии Наук СССР по выполнению постановления ЦК КПСС "О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и повышению их роли в коммунистическом строительстве"» был учинен разгром рыночного направления в экономической науке. Этот разгром, в конечном счете, закрыл возможные альтернативные направления социально-экономического развития страны. Действительно, основные выводы справки, подготовленной инициируемой Цаголовым комиссией ЦК КПСС, заключались в том, что согласно концепции кронродовского сектора: «а) социализм в СССР и вообще представляет собой строй социально-экономического неравенства; б) у нас сохраняется еще эксплуатация; в) у нас нет основы для морально-политического единства народа; г) у нас нет основы для дружбы народов; д) у нас нет и долго еще не будет материальной базы для зрелого развитого социализма» [25].

Вся эта правда о советском строе, действительно, обоснованная в работах сектора, по тем временам была страшной крамолой. Она призывала к новому пониманию социализма, открывала новые направления развития общественного строя, предлагала новую научную методологию - попытку сначала разобраться в существующих реалиях, их сформулировать, а затем искать научно обоснованные решения выявленных проблем.

В связи с этим и в настоящее время трудно согласиться с М.И.Воейковым, который считает, что «если, например, раньше считалось, что Кронрод ошибался, а его критика была правильной, то сегодня часто можно встретить обратное: что, мол, Кронрод был прав, а его критики были не правы. Однако такое перевертывание советской идеологической схемы не годится. Сегодня у науки нет никакой власти (ее здесь и вообще не должно быть), поэтому и нельзя пользоваться оценочными схемами советского периода. Так, нельзя говорить, что Кронрод был прав, а Цаголов нет» [26].

Как представляется, пользоваться советскими схемами, может быть, и не стоит, но оценивать наступившие последствия из-за склонности руководства страны в тот период к антитоварной цаголовской концепции можно, по меньшей мере, по двум основаниям. Во-первых, опираясь на позицию всегда имеющих место социально-экономических альтернатив. Во-вторых, имея в виду те конкретные хозяйственные решения, которые принимались, исходя из антитоварной концепции развития страны, и которые можно укрупненно сформулировать как унификацию социально-экономических отношений, в частности, по формам собственности и по организации социальных форм хозяйства, по ограничению хозяйственной инициативы работников и населения и т.п.

Оправданность таких оценок в настоящее время, как представляется, можно объяснить также попытками в то время разъяснить тогдашнему руководящему партийному аппарату различие научных направлений Института экономики и кафедры политической экономии Экономического факультета МГУ. В данном случае уместно напомнить основные позиции того и другого направлений в изложении Я.А.Кронрода в его письме на имя секретаря ЦК КПСС М.А. Суслова (понятно, что терминология соответствовала тому времени, но здесь важны не столько слова, сколько дух и суть дела): «В политической экономии социализма идет борьба двух направлений, двух течений. Одно из них, для развития которого, смею думать, немало сделал и я, исходит из того, что:

1) социалистический способ производства должен изучаться как единая система свойственных ему специфических экономических отношений и законов с объективными механизмами действия этих законов и планомерным их использованием;

2) основным отношением производства социализма является общенародная собственность на средства производства;

3) среди других внутренне присущих (имманентных) социалистическому способу производства особенностей ему свойственно и планомерно используемое товарное производство с его новым содержанием.

Другое направление, развиваемое, в частности, многими работниками Московского университета, исходит из того, что:

1) должен изучаться не социалистический, а коммунистический способ производства вообще, что в рамках такого изучения достаточно лишь выделить некоторые черты социализма как неразвитого коммунизма. На всеукраинском семинаре в г. Харькове (почти 800 работников – заведующих кафедрами политической экономии и лекторов обкомов) представитель Министерства высшего образования (со ссылкой на указание аппарата ЦК КПСС) говорил о необходимости исключения из программы политэкономии социализма и из преподавания категории "социалистический способ производства" как якобы не научного понятия;

2) отрицание социалистической собственности не только как основного отношения (таковым объявляется планомерность), но даже как вообще особой экономической категории; объявление собственности юридической категорией!

3) фактическое отрицание необходимости при социализме товарного производства, рассмотрение товарно-денежных отношений внешними технически-учетными формами. Дело дошло до того, что в "Известиях МГУ" (серия экономическая) деньги объявляются учетными знаками и т.п.

Сторонники второго направления, активнейшим среди которых является доктор экономических наук П.А.Скипетров, заведующий экономическим сектором Отдела наук ЦК КПСС, все делают для того, чтобы путем административного усмотрения закрыть первое направление» [27].

О том, как складывалась ситуация в стенах Института экономики после спровоцированных цаголовцами решений ЦК КПСС, можно узнать из письма Я.А.Кронрода на имя директора Института экономики от 23.12.1975 г.: «…С 1972 по 1975 г. я был последовательно освобожден от руководства сектора общих проблем политической экономии социализма, почти два года не утверждался в должности старшего научного сотрудника (после тридцати лет работы в этой должности в Институте, опубликования двадцати монографий и более пятисот печатных листов научной продукции), выведен из Ученого совета Института, освобожден от обязанностей заместителя председателя Научного совета, освобожден от обязанностей заместителя председателя Ученого совета по проблемам политической экономии социализма, перестал привлекаться не только к формированию каких-либо научных докладов и коллективных трудов Института, но даже к их обсуждению, полностью отстранен от научного общения с аспирантами… Не знаю, как долго и в каких формах еще будет продолжаться эта очевидная дискриминация меня как ученого-политэконома. Однако могу с уверенностью сказать, что практика административного отсечения ученого, труды которого представляют вполне определенное научное направление в политической экономии социализма, от коллективной деятельности Института не согласуются с принципами развития науки» [28].

При разгроме сектора Я.А.Кронрода пострадали и другие его сотрудники, разделяющие рыночное направление в экономической науке. Один из самых ощутимых ударов принял на себя Л.В. Никифоров, в то время секретарь партийной организации Института. Продолжая традиции И.А. Анчишкина, он на Секретариате ЦК защищал и сотрудников Института и развиваемое ими рыночное направление политической экономии. Партийные и административные санкции не замедлили последовать: книга Л.В.Никифорова по проблемам кооперации оказалась неизданной по причине наличия в ней, как было сказано в одной из рецензий, "политических ошибок", он был лишен права разрабатывать проблемы экономической теории, не был утвержден в должности старшего научного сотрудника Института, получил строгое партийное взыскание.

Как пишет Г.Х.Попов, «в общем Цаголов мог торжествовать. Реванш за его обиды состоялся. Появилась и стартовая площадка для победного наступления. Казалось бы, после такого разгрома будут естественные следствия – захват Минвуза, журналов, советов по защитам, принятие программы политэкономии для вузов "в духе Цаголова", - словом, все то, что происходило, скажем, после разгрома генетиков и победы лысенковцев в биологии» (с.384).

Поскольку, в соответствии с пословицей, «на воре шапка горит», Г.Х.Попову удалось дать очень точное сравнение того, что произошло в начале 1970-х годов в экономической науке – действительно, это было цаголовское, как тогда говорили, «лысенкование» [29]. Но оно могло только вести (и повело!) экономику дальше в тупик. И опять Г.Х.Попов очень точно определил суть происшедшего с моделью Цаголова: «Поражение его политэкономии наступило не в годы перестройки и даже не в годы распада СССР, а значительно раньше… После великих успехов и триумфов …с ней случилось то же, что со старухой в сказке Пушкина о рыбаке и рыбке» (с.391). И - дальше: «концепция Цаголова – опять-таки, говоря словами Пушкина,- заключает Попов, - "приняла смерть от коня своего"» (с.391).

Теперь несколько слов о дискуссиях по поводу СОФЭ (концепция оптимального функционирования экономики), появившейся в середине 1960-х годов под названием «конструктивной политэкономии». Дискуссия между сотрудниками Института экономики и сотрудниками Экономико-математического института продолжалась в течение длительного времени и велась преимущественно в форме открытых выступлений в открытых же публикациях [30].

Думается, что научная среда, принятая в Академии наук, отразилась как на характере ведения дискуссий в то далекое время, так и на стиле и тональности воспоминаний о том времени директора ЦЭМИ в то время академика Н.П.Федоренко. В своей книге «Вспоминая прошлое, заглядываю в будущее» Николай Прокофьевич пишет, что Я.А.Кронрод никогда «не апологетствовал…Несмотря на то, что мы стояли на полярно противоположных теоретических позициях, у нас было кое-что общее. Во-первых, ни он, ни я никогда не лакействовали. Во-вторых, мы оба были неугодны бывшему руководству, правда, по разным причинам. Мне, указывающему на неэффективность существовавшей экономической системы, навешивался ярлык "антимарксиста", якобы проповедующего буржуазные идеи рационального ведения хозяйства. Кронрод же для тех, кого он называл "соцолигархией" был еще страшнее… Наши теоретические расхождения с Я.А.Кронродом, которого я уважал как достойного противника и ценю как настоящего ученого хотя и были обострены, но был бы он сейчас жив, мы бы продолжали свои дискуссии. Думаю, вокруг него по-прежнему продолжались бы творческие споры, и нынешним квазирыночникам, к которым много претензий и у меня, от него бы крепко досталось…» [31].

В выступлении на 70-летии Института экономики РАН академик Н.Я.Петраков по поводу дискуссий в 1960-1970-х годах в стенах Института вспоминал: «Каждый имел свою позицию, и каждый отстаивал ее как мог. Дело доходило до очень серьезных выводов. Я вспоминаю замечательную фразу Я.А.Кронрода: рано хороните марксизм, Николай Прокофьевич. Это было году в 1961. Но это очень важно, потому что люди не боялись затрагивать основы государственной идеологии. Это действительно были острые, принципиальные дискуссии. При этом ученые, до хрипоты споря и отстаивая свои научные взгляды, оставались доброжелательны друг к другу. И тот же Федоренко, когда Кронрод попал в тяжелую ситуацию, предложил ему открыть в ЦЭМИ целое направление. Но Яков Абрамович не воспользовался этим предложением» [32].

Я.А.Кронрод «так никогда не стал ни академиком, ни членом-корреспондентом, ни даже профессором, а награды имел только за военные заслуги; … этот ученый с трудом защищал диссертации, а к концу жизни его вообще перестали печатать, к тому же понизив в должности», - пишет Н.П.Федоренко [33].

Здесь представляется уместным вспомнить об отношении самого Я.А.Кронрода к научным званиям. Он шутил, что его вполне устраивает звание «профессорша», поскольку его жена, И.В.Можайскова, была профессором. Что же касается его стремления стать членом-корреспондентом Академии наук, то, сохраняя свое достоинство, он сделал следующее «заявление Президенту Академии наук СССР, академику Келдышу М.В., копии – Секретарю-академику Отделения экономики АН СССР Румянцеву А.М. и директору Института экономики АН СССР члену-корреспонденту АН СССР Плотникову К.Н.: Ученый совет Института экономики АН СССР оказал мне высокую честь и большое доверие, выдвинув меня своим единогласным решением от 12.05.1964 г. в третий раз кандидатом в члены-корреспонденты АН СССР. Однако, учитывая сложившуюся в последние годы практику избрания в состав экономического отделения АН СССР лиц, проявивших себя преимущественно организационной деятельностью в научных учреждениях, и будучи в основном лишь исследователем – автором научных трудов по политической экономии, прошу снять мою кандидатуру с баллотировки на очередных выборах в состав Академии. С уважением Я.А Кронрод. 14.05.1964 г.» [34].

Такая позиция резко контрастирует с описанием академиком Н.П.Федоренко того, как вели себя некоторые претенденты на звание членов Академии, в том числе имеющие прямое отношение к «цаголовской школе». «Не хочется рассказывать, - пишет Н.П. Федоренко, - но (куда денешься, если обещал рассказывать правду?) бывали случаи, когда "некоторые" ученые, стараясь гарантировать себе голоса на выборах, пытались приносить или присылать кое-какие "сувениры", принятие которых невольно обязывало к конкретным преференциям…Один из таких случаев получил неожиданную и неприятную огласку, когда академик А.М.Румянцев прилюдно (на заседании бюро Отделения) возмутился тем, что один из претендентов на академическое звание накануне выборов прислал ему домой ящик шампанского. Выяснилось, что и другой член бюро (кстати, абсолютно непьющий) получил оттуда же ящик коньяку. По правде говоря, и мне, лежавшему в то время в больнице, также неожиданно и прямо в палату от того же претендента была доставлена коробка с виски. Другие члены бюро промолчали, но, думаю, вовсе не потому, что были обойдены вниманием. Напитки, о которых шла речь, были возвращены обратно, а я, чтобы быть уж честным до конца, скажу, что сделал это с некоторым смущением. Дело в том, что навещавшие меня в тот день в больнице друзья без моего ведома, в тот момент, когда я на время то ли вышел из палаты, то ли был отвлечен медицинской процедурой, откупорили одну из бутылок. Таким образом, мне пришлось возвратить неполный ящик, от чего я по сей день испытываю неловкость. Щедрому же соискателю не хватило мудрости снять свою кандидатуру, и он с треском провалился на выборах. Впоследствии, ознакомившись с академическими традициями, заключающимися в том, что такого рода события в Академии никогда не забываются, дальнейших попыток он не предпринимал. С началом "перестройки" он занялся политической деятельностью, но и на этом поприще крупных лавров не снискал, хотя до сих пор его лицо иногда еще мелькает на телевизионном экране» [35].

Этим лицом был один из авторов «Судьбы политической экономии и ее советского классика» - Г.Х.Попов. Сам он в этой книге признает то, что его «стратегическая ошибка состояла в попытке избраться в Академию наук СССР… В тогдашней советской системе Академия была во многом независима от власти, и даже от ЦК партии (достаточно сказать, что зав. отделом науки ЦК годами не мог "пробиться" даже в члены-корреспонденты Академии» (с.390). В другой своей книге он трактует ситуацию несколько иначе: «Я начал играть по правилам самой академии. Я принялся подыгрывать одним, вступив в конфликт с другими. Бани, вечера на дачах, подарки… Эти мои маневры отдаляли от меня друзей, а союзников не создавали. Нет ничего страшнее, чем полумеры, полушаги…"Своим" я не стал, а не своих борющиеся в академии группировки не признают» [36].

Для Академии наук, судя по известным в недрах самой Академии фактам, все пояснения, данные и Я.А.Кронродом, и Н.П.Федоренко, и Г.Х.Поповым насчет выборов в нее, до сих пор имеют место. Но для полной ясности картины в связи с этим болезненным и для авторов книги и в свое время для самого Н.А.Цаголова вопросу о надеждах кафедры МГУ на его избрание с помощью партийной верхушки, вновь сошлемся на С.С.Дзарасова. Он пишет: «Московский университет более десяти раз выдвигал Цаголова в Академию наук, но он так и не был избран. О причинах неудач я узнал от бывшего первого секретаря Северо-Осетинского обкома КПСС Б.Е.Кабалоева, который по моей просьбе разговаривал на эту тему с тогдашним секретарем ЦК КПСС П.Н.Демичевым. Дело было в том, что в ЦК считали Цаголова "непредсказуемым" человеком, а академики не горели желанием видеть рядом конкурента» (с.414). Правда, непонятно, почему Цаголов был их конкурентом?

Завершая разговор о книге «Судьба политической экономии и ее советского классика», обратимся к тому, что ее авторы числят в наследстве, оставленном Н.А.Цаголовым. «Николай Александрович Цаголов не только оставил нам в наследство научные труды, создал стройную концепцию планомерности, но и сформировал школу, объединившую плеяду талантливых экономистов», без ложной скромности подытоживает С.С.Дзарасов (с.446). «И далеко не случайно, что экономический факультет с его ведущей кафедрой политэкономии дал новой России и ее первого некоммунистического премьера – Егора Гайдара, и многих министров правительства, лидеров Госбанка и Внешэкономбанка, ну и меня – первого свободно и альтернативно избранного москвичами мэра Москвы, - пишет Г.Х.Попов,- Все мы связаны с Николаем Александровичем и тем, что следовали ему, и тем, что порвали с ним, когда это стало неизбежно» (с.394). Точнее не скажешь.

Заключение

Свое 75-летие Институт экономики РАН встречает не в лучшие для себя времена. Это связано с рядом причин, вызванных как общей ситуацией в стране, так и обстоятельствами, наблюдаемыми в самом Институте.

Общий социально-экономический кризис в стране отразился на отношении к российской науке в целом, а в особенности к ее фундаментальной ветви, на которой базировались много лет академические исследования. Нет нужды давать какие-либо разъяснения на этот счет. Вопрос, как говорится ясен. Однако некоторые обстоятельства следует отметить.

Надо учитывать, что из Института экономики на протяжении всех лет его существования постоянно отпачковывались и создавались новые институты социально-экономической направленности. Перестроечные времена способствовали усилению этого процесса. У Института экономики появились серьезные соперники. Это привело к перераспределению кадров между научными учреждениями. По мере осуществления радикальных перемен молодежь из старых академических Институтов, в том числе и из Института экономики, стала переходить в новые научные и ненаучные структуры, нацеленные на обслуживание новых процессов и новой идеологии. Этому способствовал, прежде всего, материальный фактор, поскольку оплата и другие условия труда в старых институтах резко ухудшились.

Потребность выживать привела многих научных работников к необходимости искать источники существования помимо или параллельно с работой в академических институтах. Это стало размывать и размывает до сих пор научную специализацию, что в общественных науках, может быть, менее, пагубно, чем в естественных, но также отрицательно сказывается на научном процессе. Исчезновение по финансовым основаниям возможности изучать социально-экономические явления в экспедициях и сопоставлять ситуацию в разных сферах (хотя и расширилась возможность пользоваться развившимися, но все-таки односторонними, социологическими исследованиями, или чужими, по литературным источникам, наблюдениями) не способствует уверенности исследователей в получаемых научных результатах.

Многие научные работники усилили преподавательскую составляющую в своей деятельности, а это иная работа, диктующая иной полюс интересов. Работа по заказам также изменила характер исследовательской работы. Былая нацеленность на академический научный процесс заменилась необходимостью получать скороспелые результаты по темам, которые приносят некоторый доход, но часто меняются. С этим приходилось и приходиться мириться, иначе не выжить. Такова, если коротко, общая картина, характерная для современного научного сообщества, точнее, для самой значительной, основной части научных работников, оставшихся в фундаментальной науке.

Однако, хотя ситуация в каждом научном учреждении и однотипна, но все-таки каждый научно-исследовательский, в том числе академический, институт выживает по-своему. Своя судьба и у Института экономики РАН.

В 1986 г. в Институт пришел новый директор, не связанный с цаголовской школой, что радовало многих сотрудников института и вселяло надежду на возрождение привычных академических принципов. Эта надежда подкреплялась тем, что институтская среда к тому времени уже сумела несколько переломить даже упорных учеников Н.А.Цаголова, к тому же многие из них стали активно покидать институт. Надо отдать должное Е.И.Капустину, возглавлявшему Институт с 1971 г. по 1986 г., который стал принимать привычные для института правила работы и к началу нового времени многое, за что институт ценился, в него стало постепенно возвращаться. Сбывались слова старейшего сотрудника Института В.Г.Венжера, сказавшего в 1971 г., имея ввиду не лично Е.И.Капустина, а уходящую тогда привычную научную атмосферу: «10 директоров пережил, переживу и 11-го». И пережил-таки!

Приход Л.И.Абалкина в Институт совпал с началом перестройки. На новой перестроечной волне Институт обрел новое дыхание, включившись в нарождающиеся в экономике процессы. Новые подходы, разрабатываемые в Институте, привели к тому, что ранее дремавший, а с началом перестройки пробудившийся энтузиазм значительной части народа, собирал вокруг института многих людей из разных отраслей и слоев, заинтересованных в том, чтобы сменить привычную застойную жизнь на новую.

Научные силы Института, много лет убеждавшие директивные органы в необходимости, как определил этот процесс Л.И.Абалкин, «экономического мышления», могли в определенной мере реализовать не только конкретные практические рекомендации, но и те теоретические наработки, которые имелись в Институте и которые усиленно рекомендовались партийно-директивным органам, но, если ими и принимались, то применялись на свой лад. Однако руководители страны с укоренявшимся за все посленэповские годы «планомерным» мышлением, а в последние 20 предперестроечных лет укрепившие его под влиянием «цаголовской школы» и ее отличников, угнездившихся на партийных постах, ничего нового слышать и видеть не хотели.

В экономике перестроечного времени дозволенные руководством страны новации были крайне неопределенны, осторожны и противоречивы. Эта противоречивость в значительной степени объяснялась отсутствием ясной стратегии общественного политико-демократического и социально- экономического развития. Как ни печально, в разработке стратегии не возникало потребности, поскольку руководству страны казалось, что можно изменить все быстро и по чужим лекалам. В свою очередь, принципиальные направления экономической теории также претерпели существенные перемены. Цаголовское направление почило в Бозе, изжив себя, как справедливо заметил Г.Х. Попов, еще до перестройки, когда, добавим от себя, тупик в общественной системе страны нарисовался своими «зияющими высотами».

Рыночное направление сегодня разделилось на несколько ветвей. Среди них четко обозначились, во-первых, социалистическое направление, имеющее под собой серьезную социальную базу, основывающуюся как на ментальности значительной части населения, так и на сохраняющихся объективно материальной советской инфраструктуре, хозяйственных формах и институтах. Во-вторых, сформировалось теоретическое направление, базирующееся на принципах общественных систем, смешанных по форме интеграционных по сути, отражающее общемировые тенденции социально-экономического развития. В-третьих, своего рода реакцией на цаголовскую планомерность явилось направление общественного развития, реализуемое в стране до настоящего времени, суть которого заключается в том, чтобы под прикрытием лозунгов о демократизации, навязывать стране капиталистические рыночные отношения, которые развитые страны давно миновали.

Все это свидетельствует о крахе политической экономии социализма, на которой базировалась огосударствленная общественной система советского образца, и о крахе «новых» теоретических капиталистических подходов к развитию страны, что, в свою очередь, привело к разрушению самой старой науки - политической экономии, которую перестали изучать, пытаясь объяснить сущность происходящих процессов, заменяя ее анализом поверхностных явлений и описанием чужих схем. Конец старой политической экономии как общественной теории, являющейся основой исследований Института экономики, его базой в системе исследовательских учреждений, привел к утере Институтом своего объекта исследований.

Осознание всего этого должно привести Институт и его научный коллектив к обретению в качестве объекта исследования новой политической экономии, адекватной сложности происходящих как в стране, так и в мире, общественных процессов.

Примечания:

1. Научные труды Международного союза экономистов и Вольного экономического общества. М.-СПб.: 2004. Том 14. С. 136.

2. Дзарасов С.С., Меньшиков С.М., Попов Г.Х . Судьба политической экономии и ее советского классика. М.: Альпина Бизнес Букс, 2004. 454 с. К 100-летию Н.А.Цаголова и к 200-летию кафедры политической экономии экономического факультета МГУ в «Российском экономическом журнале» за 2004 г. были опубликованы материалы, отвечающие на вопросы: каковы критериальные признаки возглавлявшегося Н.А.Цаголовым направления в качестве "школы" и в чем ее специфика; в чем актуальность ключевых идей "цаголовской школы" и в чем ее специфика? Статьи В.Н.Черковца (РЭЖ, № 2) и В.В.Куликова (РЭЖ, № 4) созвучны мыслям, содержащимся в монографии. Статья С.С.Дзарасова «Против течения» (РЭЖ, № 3) представляет собой фрагменты одной из глав упомянутой монографии.

3. Так, четыре монографии Я.А.Кронрода, благодаря «победе» цаголовцев над Институтом экономики были опубликованы только в конце 80-х-начале 90-х годов. К тому времени лучшие цаголовские антитоварные кадры переместились из Института в более хлебные и вполне рыночные структуры.

4. В данном случае уместно напомнить рассказ известного ученого-аграрника В.Г. Венжера, работавшего начальником политотдела, а затем директором совхоза, о том, как он, без объяснений снятый с работы в должности директора совхоза в 1938 г., приехал в Москву и направился в ЦК ВКП (б) за разъяснениями и новым назначением. Но, к счастью, по дороге к Старой площади встретил И.А. Анчишкина, своего однокашника по Институту Красной Профессуры, во время войны - начальника политотдела дивизии народного ополчения, который его остановил словами: «Зачем ты туда идешь, ничего хорошего тебя там не ждет. Пойдем со мной, я тебя отведу туда, где сейчас можно работать». Так В.Г. Венжер оказался в Институте экономики АН СССР. Сам И.А. Анчишкин попал на работу в Институт таким же образом. Оба они проработали в Институте все оставшиеся им годы.

5. В этой связи невольно вспоминается рассказ Д.Т.Шепилова, тоже сотрудника Института экономики АН СССР с 1937 г. по 1941 г., выступившего в 1957 г., уже в годы «оттепели», против Н.С.Хрущева на Июньском Пленуме ЦК КПСС, выселенного в буквальном смысле на улицу из квартиры, полученной совершенно по другому ведомству и задолго до времени хрущевского руководства (См. «И Примкнувший к ним Шепилов . Правда о человеке, ученом, воине. Политике». М. Звонница-МГ, 1998. С.133).

6. Вознесенский Л.А.. Истины ради… М.: Республика, 2004.

7. Шепилов Д.Т. Непримкнувший. М.: Вагриус, 2001. С. 142-143.

8. Судьба ученого и трагедия науки. М.: Наука, 1992. С.29-30.

9. Речь идет о первом варианте рукописи Я.А.Кронрода «Деньги при социализме», опубликованной под названием «Деньги в социалистическом обществе. Очерки теории». М.: Госфиниздат,1954. 374 с.

10. Судьба ученого и трагедия науки (К 80-летию со дня рождения Я.А.Кронрода). М.: Наука, 1992. С.30-82.

11. Между тем, в 2001 г. в издательстве «Наука» вышла в свет книга «Наука и власть. Воспоминания ученых-гуманитариев и обществоведов», в которой есть воспоминания и самого А.М.Румянцева и воспоминания о нем. Еще раньше в 1999 г. была опубликована работа «Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах», в которой документально подтверждены прогрессивная роль и смелость А.М.Румянцева в защите как социологии и политической экономии, так и отдельных людей науки. (См. Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах// Отв. ред. и авт. предисл. Г.С. Батыгин. СПб, 1999. 683 с.).

12. См. Кузнецова Т.Е. Экономист российской школы. М.: Наука, 2000. С.17.

13. У читателя старшего поколения, жившего в те времена, возникает опасение, что более молодой читатель может понять описываемую ситуацию искаженно. И эти опасения уже оправдываются. Вот что говорит, например, в своем выступлении на Круглом столе, посвященном юбилею кафедры политической экономии МГУ и выходу в свет книги «Судьба политической экономии и ее советского классика» - к 100-летию со дня рождения Н.А.Цаголова 9 июня 2004 г., В.А.Линник, главный редактор газеты «Слово»: «Солтану Дзарасову блестяще удались эти описания – в них видны, ощутимы краски и запахи совершенно фантасмагорического времени, когда седовласые, именитые, со званиями и с положением ученые делали все, чтобы публично себя оплевать, заняться самобичеванием и т.д. Это характеризует даже не столько Сталина, сколько ту атмосферу, в которой тогда жили все. Любят говорить: это «тиран» создал такую атмосферу. Не думаю, что это так. Ведь Чингисхан, как известно, тоже был тираном, но он ничего не мог создать и близко подобного культу личности Сталина. Ибо культ этот творили десятки, сотни и миллионы людей, каждый на своем рабочем месте… Цаголов и здесь отличился. Когда «по сценарию» нужно и положено было себя бичевать, он уходил из зала» (Научные труды международного союза экономистов… С. 137). Дело в том, что в данном случае Цаголов в списке тех, кто «провинился» не значился. Страшнее же в те времена были не те, кто каялся, а кто умело организовывал травлю, выявлял провинившихся и указывал на них. К сожалению, как нам красочно описали соавторы «концептуальной биографии», Цаголов не в сталинские времена, а несколько позднее, оказался среди таковых.

14. Одним из сохранившихся документов, иллюстрирующих то, как Я.А.Кронрод каялся, является его Выступление на сессии Отделения экономики и права 7-10 января 1952 г. Признание ошибок Я.А. Кронродом вовсе не означало, что он отступал от своего понимания названных проблем. Впоследствии вменявшиеся ему «ошибки» он развил в стройные и обоснованные теории, за которые он затем еще не раз подвергался партийной критике и оправдывался с не меньшим блеском, чем он это делал в 1952 г. Так, одно из своих «покаянных» выступлений Яков Абрамович свел к тому, что «корень» его «ошибок кроется в недостаточной методологической вооруженности». Приводя убедительные аргументы и ссылаясь не только на Сталина и Маркса, но и на Кейнса, Хансена, Хаека, он, как будто, дурачит своих слушателей. Читая это совершенно не веришь, что критикуемый не владеет необходимой методологией. (См. Я.А.Кронрод. Из неопубликованного… Выпуск 1. М.: ИЭ РАН, 2002.С.146-160).

15. Ответ на вопрос о том, почему многие научные сотрудники не стали участвовать в написании «фундаментального» двухтомного «Курса политической экономии», содержится в письме А.М.Румянцева помощнику Генерального секретаря ЦККПСС Г.Э.Цуканову в 1970 г. Алексей Матвеевич писал тогда: …В последние годы деятельность Отдела науки все больше сводится к функциям своего рода «цензора», органа наказывающего отдельных ученых и научные коллективы за те или иные просчеты или ошибки… Но совершенно естественно, что к этому партийное руководство наукой никак не сводится и сводиться не может. Самое главное… атмосфера принципиальности и смелого творчества, нетерпимости к групповщине, интригам, заушательским методам. …Тов. Скипетров ( выходец из цаголовского гнезда- Т.К.) повел кампанию против многих наиболее творческих людей в нашей экономической науке, занял в идущих здесь спорах групповую, беспринципную позицию. Дело в том, что он, судя по опубликованным работам, принадлежит к так называемой группе «антитоварников», т.е. людей, отрицающих существование товарного производства при социализме, что находится в противоречии не только с мнением большинства советских ученых экономистов, но с целым рядом важных партийных решений. Естественно, что попав в аппарат ЦК, он занял позицию необъективную, отвечающую интересам определенной группы ученых, и это создало существенные ненормальности в положении на экономическом фронте. (См. Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах/ Отв. ред. и авт. предисл. Г.С. Батыгин. СПб, 1999. С. 459-460).

16. Итоги и перспективы. Сельское хозяйство после мартовского Пленума ЦК КПСС. М.: Издательство политической литературы, 1967. С. 115.

17. Там же. С. 190.

18. Там же. С. 205.

19. Там же. С. 249.

20. Там же. С. 195

21. Производство, накопление, потребление. М.: Экономика, 1965. 304 с. Авторы: В.Г.Венжер, Я.Б.Кваша, А.И.Ноткин, С.П.Первушин, С.А.Хейнман.

22. См. выступление С.С.Дзарасова на заседании круглого стола, состоявшегося в Институте экономики в марте 2005 г. и посвященного 100-летию со дня рождения А.М.Румянцева.

23. Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах/ Отв. ред. и авт. предисл. Г.С. Батыгин. СПб,1999. С. 451.

24. Судьба ученого и трагедия науки (к 80-летию со дня рождения Я.А.Кронрода. М.: Наука, 1992. С. 90.

25. Судьба ученого и трагедия науки…С.153.

26. Воейков М.И. Политико-экономические эссе. М.: Наука,2004. С.33-34.

27. Судьба ученого и трагедия науки… С.154.

28. Судьба ученого и трагедия науки… С.181-182.

29. Одним из признаков лысенковщины было и то, что представители кафедры политической экономии экономического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова настаивали на том, чтобы "базовым" считалось экономическое образование, полученное только на этом факультете. В связи с этим Л.И. Абалкин вспоминает довольно занятную историю, происшедшую в начале 70-х годов, когда эта "базовость" стала широко внедряться: «Выступая на одном из заседаний, профессор МГУ В.Н.Черковец высказался в том духе, что преподавать и заниматься теорией политической экономии могут только преподаватели и научные работники с "базовым" образованием. Леонид Иванович, присутствовавший на этом заседании, шутливо заметил: "Мы с Н.А.Цаголовым, следовательно, заниматься политической экономией не имеем права, так как закончили МИНХ им. Г.В.Плеханова"» (См. Кузнецова Т.Е. Экономист российской школы. М.:Наука,2000. С.71.).

30. См. Статьи и выступления Я.А.Кронрод: Вестник АН СССР. 1966.Февраль; Дискуссия об оптимальном планировании. М.: Экономика, 1968; Экономические науки. 1968.№ 1; Закон стоимости и социалистическая экономика. М.: Наука, 1970; Плановое хозяйство. 1973. № 5; Л.В.Никифоров, А.М.Еремин. Вопросы экономики. 1969. № 6 и др.

31. Федоренко Н.П. Вспоминая прошлое, заглядываю в будущее. М.: Наука,1999. С. 143-144.

32. О 70-летии Института экономики и уроках его истории. Стенограмма юбилейного заседания Ученого совета Института экономики РАН 27 июня 2000г. М.: ИЭ РАН. 2000. С.35.

33. Федоренко Н.П . Указ соч. С.143.

34. Судьба ученого и трагедия науки…С. 148-149.

35. Федоренко Н.П. Указ соч. С.303-304.

36. Попов Гавриил . Снова в оппозиции. М.: Галактика, 1994. С.36.

Автор: Кузнецова Тамара Евгеньевна, главный научный сотрудник Института экономики РАН, доктор экономических наук.

Круг научных интересов: аграрные проблемы; проблемы города и села; малые города; кооперативные отношения; личное подсобное хозяйство; неформальная экономика; муниципальное хозяйство; многоукладность и др.

Имеет более 250 научных работ, общим объемом свыше 300 п.л. Среди них монографии: Производственная сфера современного села. М.: Наука, 1986; Экономист российской школы. М.: Наука, 2000; Обществоведческая литература об аграрно-природном потенциале России. М.: Наука, 2004; «…И примкнувший к ним…» - непримкнувший. М.: Институт экономики РАН, 2005 и др.