К ВОПРОСУ ОБ “ИСТОРИИ РОССИЙСКОЙ СОЦИОЛОГИИ В ЛИЦАХ”

Борис! В некотором смысле, это
“продолжающаяся” рецензия на
вашу с Дмитрием Шалиным деятельность...

А. А. 22.04.2006

Из письма А. Алексеева Б. Докторову от 25 февраля 2006 г.

<...> За обоими твоими историко-социологическими проектами — как мировой историей изучения общественного мнения (теперь еще + история рекламы), так и историей российской социологии (в лицах) — слежу с восхищением. Главным информационным источником для меня в данном случае выступает “Телескоп”, проблем с приобретением которого у меня, разумеется, нет (в отличие от твоих монографий...). Приветствую тебя и в этой связи, и вообще с замечательной постановкой всего твоего профессионально-жизненного эксперимента (кстати, безупречно-точно проанализированного в твоем собственном научно-биографическом интервью, также меня достигшем благодаря Лене Кесельману).

В первом проекте ты уникален среди российских социологов (насколько я понимаю, можно ожидать, что эти твои труды будут востребованы и западными издательствами...). Во втором — первопроходцами выступили Г. Батыгин и его коллеги (имея в виду “Российскую социологию шестидесятых годов в воспоминаниях и документах” — 1999 г., а также публикацию серии научно-биографических интервью в “Социологическом журнале” (начиная с 2000 г.: кажется; особенно запомнились мне: Чесноков, Гудков, Дубин...). Эту линию ты очень достойно и творчески продолжаешь (пока в “Телескопе”...), причем при высоком разнообразии жанров (ср. сюжеты: о Грушине; о Капелюше; интервью с Фирсовым, Гилинским, Ядовым, Кесельманом, Е. Смирновой; документальную композицию о Голофасте).

Хочется особо отметить ту личностную, собеседническую интонацию, которую тебе удалось внести в биографические интервью. Не только героям есть что порассказать и высказать, но и интервьюер выступает режиссером и действующим лицом одновременно. Получаются своего рода драматургические произведения.

Согласен также с тобой, что интервью по электронной почте во многих отношениях предпочтительнее, чем интервью “под диктофон”...

Вообще, замечу, что советская (российская) социология оказалась весьма щедра на “социологическую ауторефлексию”. Последняя выступает в основном в мемуарном жанре (иногда переплетающемся с итоговыми монографическими публикациями, вроде шубкинской — “Насилие и свобода”). Теперь вот и социологические труды, лежавшие в столе или рассыпанные в наборе (все же, полагаю, не так уж их много — именно в эмпирической социологии, в отличие от социальной философии, скажем...) стали появляться (порой по трагически-мемуарным поводам, как в случае Голофаста). Отчасти этому взгляду социологов на себя как бы изнутри или “со стороны” или из сегодня на себя вчерашних — способствует то, что все же большинство (хоть и с горестными лакунами!) зачинателей-шестидесятников все еще “в строю”; а Б. Грушин (своим историческим “четырехкнижием”) и Ю. Левада (своим современным “Левада-центром”) — так и вообще совершают сегодня новые научно-гражданственные (легендарные на десятилетия вперед...) подвиги.

Возможно, в последующей монографической публикации свода всех этих научно-биографических интервью тебе стоит скооперироваться с “Социологическим журналом”... Т.е. хорошо бы объединить в одном томе печатавшееся там и в “Телескопе”; концептуально и стилистически в ваших проектах много общего...

Из письма А. Алексеева Б. Докторову от 7 апреля 2006 г.

<...> Строго говоря, и для обсуждения твоего проекта, и для ответа на вопрос: Какое место могут занимать интервью с российскими социологами в процессе создания, понимания истории нашей социологии? — надо бы еще раз перечитать соответствующие публикации в “Телескопе”, да и в “Социологическом журнале”... не говоря уж о “Российской социологии шестидесятых годов в воспоминаниях и документах”. Но это потом. А пока, так сказать, “навскидку”...

1. Вообще, как мы все понимаем, наука не существует “вне” историко-культурного контекста (ты говоришь — “оболочки”), “вне” собственной истории становления и развития, и “вне” личностей, ее творящих и двигающих. Даже школьный учебник физики, небось, не может при изложении законов Ньютона обойтись без сообщения, когда жил Ньютон и т. п. Тем более — общественно-гуманитарная наука немыслима без исторической ретроспективы и “человеческого фактора”.

Какие же ресурсы в принципе имеются для решения историко-науковедческих задач?

Из “первичных” ресурсов — (а) тексты собственно научные, (б) деловые документы и (в) тексты человеческие (личностные). Под первыми я понимаю весь поток научных публикаций (научная периодика, монографии, материалы научных конференций и конгрессов, сборники статей и т. д.). Под вторыми — документы, как правило, официальные но, пожалуй, и не официальные тоже, имеющие текущий научный процесс предметом своего освещения или обсуждения (кое-что уцелевает в научных и ведомственных архивах). Наконец, человеческие документы, к каковым относятся и архивы ученых, и воспоминания, и много чего еще, включая биографические интервью.

Есть еще “вторичные” ресурсы — собственно историко-науковедческие разыскания: каждый исследователь так или иначе опирается на своих предшественников, иногда — просто пересказывает их, иногда дополняет, иногда опровергает.

Наконец, ресурсы как бы “нулевого цикла”. Это — сырые материалы, протоколы наблюдений, материалы опросов и т. п. (Вот, скажем, массивы анкет “Человека и его работы” 1962 и 1976 гг., если они еще целы).

Я это сейчас к тому, что интервью с российскими социологами занимают “в процессе создания, понимания истории нашей социологии” определенное — не главенствующее, но и не периферийное, а СВОЕ место. Без них историю “не создать” и “не понять”. Но и переоценивать их значение не следует. Только в сочетании с другими источниками информации (своего рода триангуляция...) они обретают настоящую ценность.

2. Второе, на что хочу обратить твое внимание. Кажется, уже говорил, что нашей социологии повезло сберечь кадры, которым есть что вспомнить, о чем порассказать, в том числе в жанре биографических интервью. В “Интермедии” (так называлось одно из предшествующих писем, адресованных Б. Докторову. — А. А.) перечислены авторы воспоминаний, представленные в упоминавшемся мною выше историко-научном томе под редакцией Г. Батыгина, вышедшем в 1999 г. Пожалуй, еще раз приведу этот список:

— Колбановский, Ядов, Шубкин, Левада, Осипов, Кон, Заславская, Здравомыслов, Ольшанский, Карпинский, Грушин, Оников, Руткевич, Лапин, Рывкина, Коган, Наумова, Галкин, Пилипенко, Фирсов, Араб-Оглы, Гордон, Давыдов, Бестужев-Лада, Семенов.

А теперь другой список (лишь в нескольких персоналиях пересекающийся с этим), а именно авторы, выступавшие под рубрикой “Ретроспектива”, затем — “Профессиональые биографии” в б атыгинском же “Социологическом журнале”:

— Ольшанский (95-1), Фирсов (95-2), Карпинский (95-3), Левада (96-3/4), Заславская (97-1/2) (эти пять текстов потом вошли в упомянутое выше собрание воспоминаний), Радаев (2000-3/4), Чесноков (2001-2), Дробижева (2001-4), Яницкий (2002-1), Левинсон (2002-2), Гудков (2002-2), Дубин (2002-2), Шкаратан (2002-3), Алиева (2002-4), Батыгин (2003-2), Божков (2004-1/2)...

Особняком стоит в рубрике “Ретроспектива” совершенно замечательная работа Сергея Рапопорта “Социология времен тоталитаризма. Компендиум для нынешних” (СЖ, 1998-1/2), являющаяся не воспоминанием, а попыткой осмысления, по преимуществу.

А твое собственное историко-биографическое режиссерское творчество, которое теперь — не только на страницах “Телескопа”, но и на сайте Д.   Шалина!.. Напоминаю сам себе: Гилинский, Фирсов, Ядов, Кесельман, Смирнова, Могилевский, не перечисляю тех, которые “на подходе”... Наконец, ты сам.

В другом жанре — опубликованные также в “Телескопе” материалы, посвященные Грушину, Капелюшу и Голофасту. Но в принципе они той же цели служат — презентации, обозрению, обсуждению “ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ФАКТОРА” или “ЛЮДСКОГО ПОТЕНЦИАЛА” советской (соответственно, современной российской) социологии.

Но есть еще и другие автобиографические и ауторефлексивные источники. Напомню книгу В. Шляпентоха “Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом” (СПб.: изд-во журнала “Звезда”, 2003). Автобиографические сюжеты наличествуют в книге В. Шубкина “Насилие и свобода” (М.: На Воробьевых, 1996). Наверное, ты еще не видел “Записки социолога” С.   Кугеля (СПб.: И зд-во “Нестор-история”, 2005). А . И. Бестужев-Лада издал том на 1150 стр. под названием “Свожу счеты с жизнью. Записки футуролога о прошедщем и приходящем” (М.: Алгоритм, 2004).

Ну, и аз, грешный, устроил что-то вроде театра из собственной профессиональной жизни, что чуть ли не с графоманской добросовестностью отобразил в своей “Драматической социологии и социологической ауторефлексии” (2003 – 2005).

Я насчитал уже свыше 40 (перечисленных здесь) потенциальных клиентов или возможных героев (уже по факту имеющихся готовых, опубликованных на бумажных носителях материалов) р аздела History of Russian Sociology Projects на сайте Д. Шалина. Если, конечно, не считаться приоритетами и получить соответствующие разрешения от редакции “Социологического журнала” и от Института социологии РАН, что вряд ли вызвало бы у тебя затруднения.

Я пока не беру в расчет (а надо бы!) юбилейные интервью, периодически публикующиеся в других журналах, кроме “СЖ”. Ну, некоторые из этих интервью носят характер откровенно саморекламный (чего не избежали и некоторые из перечисленных здесь мемуаристов; вообще автобиографическое интервью для печати — жанр обоюдоострый). Но информативность и таких интервью вовсе не ничтожна, и не только фактографическая, но и субъективно-ценностная (“автопортреты”...).

3. К сожалению, этот стихийно складывающийся проект (начатый Батыгиным, подхватил знамя — ты...), в котором собственно твои историко-биографические штудии оказываются лишь актуально реализуемой ныне частью общего дела, оказался недостаточно четко “спроектированным”. Просто, в последнее десятилетие шло накопление биографических интервью и мемуарных текстов социологов, более или менее регулярно публиковавшихся, среди которых были и блестящие работы (помню, на меня особенное впечатление произвел в свое время текст С. Чеснокова), были и “так себе” (не перечитав всего подряд, не хочу приводить примеры).

Когда после очень содержательной, выполненной тобою научной биографии Грушина, ты опубликовал в “Телескопе” (2004-5) свой манифест (“К открытию рубрики “Современная история советской социологии”), тема биографических интервью с “шестидесятниками” и “шестидесятилетними”, там практически отсутствовала, разве что в самой общей постановке вопроса. Дальше пошла твоя “серия” интервью 2005 г., понятно, сразу востребованная в питерском социологическом сообществе. Ты назвал это проектом, хоть специальной методолого-методической проработки его у тебя, как видно, не было (как, боюсь, не было и у Батыгина)...

Упрекать тебя за это нелепо. Хорошо, что эта работа состоялось, ибо без тебя, похоже, не состоялась бы вообще. Но возникли трудности, из которых разве что “глухой лягушонок” может выйти без психологических, да и, пожалуй, без профессиональных потерь. Вообще, к этим интервью, к их собранию (а не только к отдельным авторам), можно, наверное, предъявить претензии <...> Что, отчасти, и делает Д. Шалин в своем комментарии. Мои непритязательные и заинтересованные наблюдения “изнутри” в общем парадоксально совпадают с его, пожалуй, отрешенным и академичным взглядом “человека со стороны” (хоть и тоже пристрастным, когда доходит дело до его собственных воспоминаний).

Практически каждый автор у него предстает (и действительно является!) неким творцом “легенды” собственной жизни и профессиональной карьеры, в которой что-то выпячено, что-то затушевано, а что-то и вычеркнуто из памяти. Иногда сознательно, а иногда и бессознательно это происходит... И Д. Ш. как бы ловит наших коллег на таких “смещениях акцентов”.

Интересно, что он находит нечто общее в текстах очень разных людей, а именно — усмотрение некоего своего “выламывания из общего ряда”, собственного нонконформизма. Скорее всего так оно и было, пишет он, но характерно (это уже я говорю...), что никто не забыл это подчеркнуть или хотя бы упомянуть.

Из комментария Д. Шалина:

<...> I don’t mean to suggest that such self-revelations are somehow inauthentic. They ring true to me. More than that, I am inclined to think that the agentic versatility and emotional ambivalence these scholars have shown correlate with intellectual curiosity and creativity. At the same time, these tropes follow the rules of the genre. In particular, they are meant to counterbalance ample evidence that these intellectuals knew how to work the system, that they traveled widely in official circles and did what it takes to augment their political capital. These were Komsomol activists, in many cases young communist leaders, who marched under the communist banners, recited requisite pledges, voted for inane resolutions, took part in the ritual degradation ceremonies, and for the most part kept to themselves the doubts they had about the system. <...>

И Д. Ш. справедливо отмечает, что положение дружественного интервьюера-собеседника может войти в противоречие с позицией дотошного историка-аналитика (а ведь ты тут в обеих ролях!).

<...> Coming back to the methodological issues inherent in in-depth interviews, I wish to point out that unlike memoirs where the writer is free to accentuate/ignore particular facets of one’s existence, the interview process confronts the respondents with the questions of someone else’s choosing. This process gives the interviewer a chance to move the conversation in a certain direction, clarify vague responses, even challenge the interviewee when the situation warrants. You have used your right as an interviewer sparingly, letting the respondent put his or her best foot forward (“ Я хочу , чтобы мои герои подали себя с лучшей стороны ” p. 40). To be sure, this is your choice; the procedure you have followed reflects your sensibilities as a mild, nonconfrontational human being, and as long as you are upfront about your preferences, you have every right to go about the business according to your agenda. The difficulty, as I see it, begins when you cease to be a participant observer sympathetically querying your friends and colleagues and become a historian whose judgment of the past may differ from particular accounts you have collected. <...>

Интересно, что Д. Ш., как и я, проявляет интерес к процессу интервьюирования едва ли не больше, чем к его конечному продукту:

<...> It would be interesting to see the actual email exchanges and compare the language of the original with the verbiage that showed up in print. A routine editing may reveal a noteworthy pattern, especially if we consider the larger universe of email correspondence between you and your respondents from which you extracted the relevant materials. <...>

Вообще, надо признать, что интервью по электронной почте способствует все же скорее “мемуарным” повествованиям, чем интерактивному режиму беседы. С другой стороны, далеко не все люди говорят так, чтобы это могло сразу лечь на бумагу или на экран компьютера, так чтобы удовлетворить не только интервьюера, но и самого говорящего. Тогда возникает потребность даже не столько в стороннем, сколько в авторедактировании. Электронный контакт достаточно оперативен, однако снимает проблему “устного косноязычия”... (лично мне, например, свойственного).

Мне кажется, все эти проблемы заслуживали бы предварительного решения, выработки и экспликации неких принципов и даже процедур — как выбора собеседников, так и проведения этаких “заочных” бесед. <...>

Возможно, и сейчас был бы полезен твой собственный программный документ, обобщающий и осмысляющий накопленный к настоящему времени опыт реализации проекта “российской социологии в лицах”... Вроде ты собирался что-то в этом роде написать. <...>

5. Вообще, всякий человек достаточно противоречив и весьма разнообразен в своих чувствованиях, мыслях и поведенческих проявлениях. К тому же эти противоречивость и разнообразие изменяются в процессе жизни. Скорее в самовосприятии, а также в предъявлении себя другим человек стремится к некой целостности и... к оправданию себя, своей жизни, наделению ее смыслом. И эти представления о себе самом прежнем (в разные периоды) и нынешнем — как-то коррелируют и тоже меняются...

Социологи в этом отношении — вполне нормальные люди. Твои собеседники не дурнее всех прочих.

6. Я согласен с Д. Шалиным, что

...the history of Soviet society gives us ample room for studying the schizophrenic dimension of human agency.

Однако думаю, что указанное “шизофреническое измерение” вполне свойственно и всему человечеству.

7. ...Еще в первом, самом раннем варианте своей “Драматической социологии” я додумался до мысли, которую готов еще и еще повторять. Она состоит

“...в утверждении культурной самоценности... сиюминутных социальных свидетельств, равно как и рефлексий. То есть — не мемуаров, не ретроспективных анализов, а того, что можно назвать “протоколами”..., а попросту — дневник, “протоколы жизни”... Обратим внимание на преимущество дневника перед автобиографией, в качестве объекта социологического анализа. Дневник несет в себе “только одно” субъективное искажение, которое можно назвать моментным. В “истории жизни” к этому добавляется, кроме естественных искажений памяти, сознательная и/или бессознательная коррекция картины прошлого последующим жизненным опытом. Разделить эти слои субъективности в автобиографическом повествовании очень трудно” (Алексеев А. Н. Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). Книжка 1. М.: СПбФ ИС РАН, 1997. С. 17)

“Никакие записи и рассуждения по памяти не могут заменить того, что написано 25 лет назад”, — замечал А. Сахаров в своих “Воспоминаниях”.

Характерно, что мемуаристы сплошь и рядом избегают цитировать собственные тексты прошлого времени...

<...>

Из письма А. Алексеева Б. Докторову от 20 апреля 2006 г.

<...> 1. Сначала о процессе “эскалации” темы “истории российской социологии в лицах” (я все же предпочитаю так называть твою научно-историографическую инициативу) на двух континентах. Сначала — об американском...

2. ...Вот, не успел я откликнуться на твою информацию о Шалинском сайте (откликался письмом от 7.04, которое было отправлено мною, вероятно, 11.04, а потом еще и Алла продублировала...), как ты — письмом от 16.04 — мне сообщаешь, что на этом сайте “уже несколько дней как висят” еще свыше дюжины биографических интервью и мемуаров российских социологов, взятые из “Социологического журнала” или из других источников.

То есть “выполнено мое пожелание” (боюсь, что “исполнение с перевыполнением” состоялись раньше пожелания; просто мы все “синхронно мыслили”... а вы с Шалиным еще и действовали). И с обращением к Козловскому в “Журнал социологии и социальной антропологии” — тоже сверхоперативность... Я не сомневаюсь, что не будет проблем и с “Социологическим журналом”... Начинается “эффект Тома Сойера, который красил забор...”!

Этот “эффект” сам по себе заслуживает наблюдения и “измерения”. Мне кажется, стоило бы фиксировать непосредственно на сайте дату размещения там соответствующего материала в рубрике. Кстати, и время и место “первопубликации” там не везде указаны (например, в каком номере “СЖ” или в каком другом издании данный текст был представлен; это — важно!).

Я еще не успел просмотреть все материалы подрубрик “Интервью” и “Мемуаров”, но замечаю, что, по крайней мере, по состоянию на 13.04, еще не все релевантные тексты из “СЖ” там представлены (в частности, тексты Ольшанского, Фирсова, Карпинского, Левады, Заславской — из номеров “СЖ” за 1995–1997 гг.; вероятно, просто не близко лежат их электронные версии, в отличие от текстов издания 1998 г. и позже).

Материалы “Российской социологии шестидесятых годов в воспоминаниях и документах” (СПб., 1999) иногда предварялись аналогичными публикациями в “СЖ”, иногда — нет. Те, которые не были первоначально представлены в журнале (стало быть, тоже электронная версия может не близко лежать...), конечно же, заслуживают помещения на этот сайт.

Среди “приложений” не хватает пока твоих материалов о Якове Капелюше (вот, уже есть! 21.04.2006). Среди статей отчасти уже отраженного на этом сайте сборника “Социальные науки в постсоветской России” (М.: Академический проект, 2005) была бы здесь очень “к месту”, например, интереснейшая статья Г. Градосельской “Сетевые коммуникации в профессиональном сообществе” (возможно, здесь были технологические трудности с отображением графов и социоматриц...).

Совсем не удивлюсь, если — пока я пишу эти строки (еще, кстати, не успев увидеть на сайте пакет интервью. из “Журнала социологии и социальной антропологии”, о котором ты сообщаешь в письме от 19.04) — все мои “замечания” окажутся уже “учтенными” и реализованными.

Кстати, я бы действовал “экономно”: если обращаться за новыми интервью, то прежде всего к тем, кому их давать еще не доводилось. Например, интервью с Руткевичем уже было в “Российской социологии шестидесятых...”. Наверняка и Парыгин в каком-нибудь “Вестнике гуманитарного университета профсоюзов” уже в этом качестве фигурировал.

Конечно, выдержать единый “формат”, при таком разнообразии источников, интервьюеров, информационных поводов, — не удастся. Но что мешает, известив фигурантов “историко-социологического” сайта, о том, что они там уже так или иначе представлены, предложить каждому (буде пожелает...) написать к нему свой современный “постскриптум”.

Заведомые отступления от “единого формата” есть и у тебя, например, в интервью с Ослоном и с Сатаровым. Понятно, что это никак не биографические интервью (я бы их постольку поместил скорее в “приложениях”...).

В принципе, еще много чего я мог бы заметить и предложить здесь. Но чтобы не опоздать со своими “рекомендациями” подожду дальнейших событий на сайте (или собственного ознакомления с событиями уже состоявшимися). В целом всячески очень и очень приветствую Вашу с Д. Ш. волонтерскую и “пчелиную” деятельность. Опять же, я вот только недавно прочитал запись беседы “Б. Докторов — Н. Мазлумянова”...

Разумеется, никак не тороплю тебя с “ответом Шалину” и другими концептуальными шагами — собирание нектара с цветов и накопление меда в сотах сейчас важнее.

2-а. Вот сегодня, в пятницу 21 апреля, будучи в институте, зашел на Шалинский сайт, чтобы увидеть новации. Итак: 26 “интервью”, 5 “мемуаров”, 4 “приложения”, 3 “комментария”, 16 “статей”... Проект наполняется материалами — в самом деле — не по дням, а по часам.

Вот теперь, когда столько уже сделано, можно и покритиковать инициаторов... В частности, за издержки торопливости.

На мой взгляд, необходимо — всегда — указывать точный адрес первопубликации (журнал, год, номер...). Это не выдерживается в материалах, взятых из “СЖ”, в отличие от материалов из “ЖССА”… Если из книги, сборника — то тоже корректную библиографическую ссылку. Геннадий Батыгин подобных библиографических небрежностей не потерпел бы...

Плохо, что свалены в одну “алфавитную кучу” биографические интервью, порой существенно различающиеся своим форматом. Я бы уже в их “оглавлении” пометил, чтО из “СЖ”, чтО из “Телескопа”, а чтО из “ЖССА”. У каждого издания — свой стиль...

Уже говорил, что выпадают из общего ряда НЕ биографические интервью Ослона и Сатарова. Как-то это надо бы оговорить.

Производит пока впечатления “свалки” оглавление “статей”. Все статьи распадаются по крайней мере на две разнородные группы: а) собственно науковедческая и т. п. тематика (так сказать, “социология социологии”) и б) работы по проблемам биографического метода вообще. К последним относятся, в частности, работы Валерия Голофаста и Нины Цветаевой.

Надо как-то отделить одно от другого. При том, что тексты (б) могут выполнять методологическую функцию для анализа биографических интервью социологов. То есть именно в этом состоит “оправдание” их помещения на данный сайт. Все-таки это рубрика, посвященная истории российской социологии, а не биографическому методу, как таковому

...Боюсь, что вы с Д. Ш. уже “подгребли” все то, что наиболее виртуально доступно, т. е. уже где-то фигурировало на сайтах. А вот с интервью, публиковавшимися в ранних номерах “СЖ”, или в батыгинском томе 1999 г., небось придется повозиться — вплоть до применения сканнера, если нет электронной версии. Но без помещения на сайт интервью, опубликованных в “Российской социологии шестидесятых...” вам никак не обойтись.

3. Вообще, такой сайт мог бы превратиться в “Форум”, но, думаю, лучше не превращать его в исключительно “сетевое” предприятие. В роли собирателей и редакторов этакой тематической (профилированной...) “виртуальной библиотеки”, с элементами дискуссии, Вы с Шалиным мне милее. <...>

7. Теперь об “эскалации” вашего проекта на российской территории.

Возможно ты знаешь, что после безвременной кончины Вениамина Иофе в 2002 г. его коллеги по питерскому “Мемориалу” (Научно-исследовательский центр “Мемориал” — СПб) совместно с Европейским университетом в СПб и при участии Центра независимых социологических исследований вот уже четвертый год подряд проводят Чтения его памяти, под серийным названием “Право на имя”. К каждым очередным чтениям выходит сборник трудов предыдущих.

Темы (программы) чтений (соответственно, названия сборников): 1. ... Биографический метод в социальных и исторических науках (2003); 2. ... Биография как парадигма исторического процесса (2004); 3. ...Биография вне шаблона (2005). Четвертые чтения состоялись не далее, как 17-18 апреля. Тема: “...Методология составления и изучения биографий”.

Тематика и география этих чтений от года к году расширяются, они уже стали по существу международными (не говоря уж о постоянных участниках из Москвы и некоторых других российских городов).

Обычно я в этих чтениях участвую, как и — из нашего института — Валерий Голофаст (в первых двух), Олег Божков и Нина Цветаева.

На сей раз я, не мудрствуя лукаво, заявил в конце марта такую тему:

Биография. Наука. История (коллективный автопортрет российских социологов).

Доклад посвящен проблематике порождения и использования автобиографических текстов, и в частности, биографических интервью ученых, для реконструкции процесса развития науки. При этом рассматриваются имеющиеся опыты такой работы в применении к истории российской социологии (от 1960-х гг. до наших дней). Обсуждаются особенности и мера информативности биографических нарративов в сопоставлении с другими историко-научными источниками. Особое внимание уделяется методологическим и этическим вопросам построения “истории науки в лицах”.

Доклад был по существу обзорный, посвященный “истории и практике” применения биографического метода для изучения истории российской социологии.

Начиная с пионерного проекта Г. Батыгина и его коллег (М. Пугачевой, Н. Мазлумяновой и др.), публикаций в “Социологическом журнале” второй половины 90-х — первой половины 2000-х гг. Первый итоговый труд “Российская социология шестидесятых...” (1999). Далее — курс лекций по истории советской социологии Б. Фирсова, где весьма активно и эффективно используются материалы биографических интервью с социологами-шестидесятниками (из указанного тома воспоминаний). (Кстати, вот эту книгу Б. М. я бы обязательно вывесил на вашем сайте; думаю, уже где-то висит, но сделать линк; если же вдруг не висит, то вряд ли у Бориса не сохранилась издательская электронная версия). Далее — интереснейшая книга “Социальные науки в постсоветской России” (2005; под редакцией Батыгина, Козловой, Свидерски). Наконец, твой историко-социологический проект (реализуемый, в частности, в “Телескопе”), и — самое последнее достижение — Шалинский сайт и ваша с ним там рубрика.

Должен сказать, что доклад этот был встречен, особенно мемориальцами, не то чтобы с интересом, а даже с изрядным энтузиазмом, как некое “целеуказание”, как вообще можно исследовать некую сферу деятельности (не обязательно социологию...) через биографии и автобиографии ее деятелей. Ну, а социологи на сей раз вовсе не оказались “сапожниками без сапог”... С чем, в частности, тебя и поздравляю. <...>

Из письма А. Алексеева Б. Докторову от 24 апреля 2006 г.

. ...Еще раз к вопросу об “одиозных” персонажах в твоей исследовательской практике. В одном из моих предыдущих писем (5.04) есть такой пассаж:

“...Твой интерес (в своей историко-науковедческой миссии) к фигурам, так сказать, одиозным (нарочно их сейчас не называю повторно) вызывает у меня, признаться, противоречивое чувство. Я уверен, что “юбилейных” интервью у такого рода персон было более чем достаточно. <...>

В общем, если тебе так уж нужна “репрезентативная” выборка (так сказать, “каждой твари по паре”...), то не лучше ли воспользоваться для этих целей уже имеющимися материалами, а себя как бы “поберечь”... от этих мазохистских упражнений?

Уж не говорю о том, что “объективистское” соседство в твоей выборке, скажем, Ядова и Парыгина выглядело бы по меньшей мере странно. Хоть и тот и другой “успешны”... К критерию “успешности” (“много сделал”...), более или менее объективному, я бы добавил еще вполне субъективный критерий “приличности” (с точки зрения автора проекта, разумеется). А то рядом с потенциальной “очередью” в твою галерею не выстроилась бы очередь на выход из этой галереи. <...>

Вообще, и без интервью с “парыгиными” у тебя останется большое разнообразие “судеб” и “лиц”. Разве нет?...”

Из другого моего, еще мартовского письма (адресованного непосредственно Лене Кесельману, но и тебе также):

“...Конечно, есть в истории нашей бедной науки и монстры, и “нерукопожатные” персонажи. Хотя, например, Ядов даже для Ельмеева (имя чуть ли не нарицательное!) нашел какие-то теплые слова... (Интересно, что “злым гением” в его жизненной драматургии выступает скорее лицемерный Парыгин). Отрицать же причастность тех или иных мало симпатичных нам или не столь уж чтимых нами (скажем, деликатно, так...) людей к актуальной социологической практике или к истории российской социологии, неправомерно.

Так что в круге “званых” Борисом я, конечно, вижу не только “избранных”, но пока не вижу “случайных” людей...”.

Д. Шалин справедливо замечает:

“...A statement from Rutkevich would also be helpful. As they say, no respectable Zoo can do without a rhino”. (Цитирую по твоему письму от 19.04).

...Это — “носорог”... А вот как насчет “скунса” или “гадюки”?..

Теперь ты пишешь (21.04):

“...Из совокупности вопросов, которые мы стали с тобою неспешно обсуждать, хочу сегодня выбрать один: об освещении роли «одиозных» (в твоей терминологии) фигур в современной истории российской социологии. Хотя сами критерии отнесения того или иного ученого к сомну одиозных не очень-то ясны, будем исходить из того, что о критериях мы можем договориться. Тогда остается часть вопросов, как освещать эту одиозность, в какой мере историк имеет право, должен, может, обязан...касаться этой темы, подходить к ней, искать возможность встречи с этими фигурами...”.

Вообще говоря, судить о человеке стоит не столько по тому, что он думает о себе сам, сколько по тому, что думают о нем другие. Если же конкретнее и операционально, то реальная роль каждого актора на “социологическом поле” может быть оценена, например, по частоте его упоминаний в интервью других, по занимаемому им месту в этих текстах и, далее, по “знаку” выказываемого к нему там авторского отношения. (В общем — азбука контент-анализа...).

Г. Градосельская своими коммуникационными сетями и матрицами в статье из сборника “Социальные науки в постсоветской России” (постарайтесь разместить эту статью на сайте!) сделала только первый, важный шаг в этом направлении анализа (например, в построенной ею на материалах еще давнего интервью Ядова его “эгоцентрической сети” — .Парыгин, Сигов, Черкасов и Заславская мирно и безоценочно фигурируют рядом друг с другом...).

Выработка однозначных критериев “одиозности” действительно затруднительна, если не невозможна...

...Кстати сказать, меры моего здравомыслия и толерантности хватает на то, чтобы не ставить ультиматумы кому-либо из своих друзей по поводу их тесных взаимоотношений с людьми, с которыми я дружбы водить во всяком случае не стал бы. Обычно я ограничиваюсь приватным высказыванием своего “особого мнения” и больше к этому предмету не возвращаюсь.

С другой стороны, мне категорически не хватает терпимости выслушивать от кого-либо из друзей неприемлемые для меня высказывания о других своих друзьях, которые, понятно, не являются для нас общими. Буде такое случится, я обычно резко “закрываю тему”, т. е. предлагаю при мне плохо об этом человеке не говорить. По крайней мере, острота ситуации снимается.

Разумеется, если бы такие случаи с кем-либо из друзей участились, неизбежно произошло бы взаимное охлаждение, утрата доверия, даже разрыв... Но так далеко дело обычно не заходит. Хоть у меня и бывало пару раз...

(Получилось своего рода морально-психологическое отступление или нравоучение... Интересно, как ты к нему отнесешься? Впрочем, это, я так, a propos ... Упомянутые выше лица столь чувствительных струн в моей душе не задевают).

...Вообще, что касается “одиозности” (как, впрочем, и “сверхценности”) общественно значимых (или хотя бы просто известных...) фигур, то иного, более объективного, критерия, кроме профессионального “общественного мнения”, увы, нет. Не мне тебя учить, как исследовать общественное мнение... Однако это очень трудно, при живых-то “объектах=субъектах”. И при том, что “общественное мнение” может меняться (в том числе, отчасти, и под влиянием твоих публикаций). Остается полагаться — пока — на меру, такт, искусство того, кто отважился на такое исследование. То есть на критерий уж и совсем субъективный...

Возможность непосредственных контактов исследователя с “одиозными” фигурами, конечно же, не оспаривается мною, хотя не думаю, что эта конкретная задача относится к первоочередным.

...Отзыв Ларисы Федотовой на твою книгу в “Телескопе” я, разумеется, читал. С твоей постановкой вопроса о собственной работе как “заготовках для тех, кто начнет систематически изучать, описывать историю советских/российских исследований...” вполне согласен. Равно как и с твоим размышлением о “независимости ученого, несвязанности его с принадлежностью к тем или иным отечественным школам... его полной свободе в интерпретации фактов и построении обобщений”.

В известном смысле ты, по своему нынешнему положению (не только географическому, но и социально-профессиональному), а также по ряду личностных и биографических особенностей, — оптимальная фигура для такой “подготовительной работы”. Что ты, судя по твоему письму, и сам хорошо понимаешь...

Еще — воспользуюсь случаем, чтобы высказаться касательно вашего диалога с Натальей Мазлумяновой, вывешенного на сайте.

Можно сказать, что Н. М. является сторонником более “жесткой”, “дотошной” манеры ведения интервью. Тебе, судя по всему, ближе — более “мягкая” или “щадящая” манера. Разумеется, и ты, и она отвергаете крайности той или иной формы беседы. Далее, Н. М. позиционирует себя (не люблю это выражение, да ладно...) в качестве исследователя научных карьер, с их внешними обстоятельствами и внутренними мотивациями... Для нее интервьюируемый как бы больше объект, чем субъект...Ты — формулируешь свою задачу как исследование судеб российских социологов. Чем постулируешь не абстрактную, а конкретную (для тебя...) субъектность своих героев.

В принципе возможно взаимодополнение (взаимооплодотворение...) этих позиций или подходов.

Примечательно, что Н. М. видит перспективу последующей более или менее строгой обработки собранных материалов (что наверняка не чуждо и тебе...). И она, как и я, усматривает в этой работе возможность написания “истории российской социологии в лицах”. И ты (опять же, как и я...) не ожидаешь от данного метода “самодостаточных” результатов. И тем самым, среди прочего, подкрепляешь свое “интуитивное” желание дать побольше “воли” своим собеседникам (даже если они где-то себя приукрасят или что-то существенное опустят...).

Мне было интересно следить за поворотами вашей с Н. М. беседы, в которой я, пожалуй, не усматриваю полемики, а скорее партнерское развитие темы: “с одной стороны...” и “с другой стороны...”. Могу предложить “с третьей стороны...”: Какое бы интервью ни взять, хоть “допрос с пристрастием...”, хоть “дружеское попустительство” интервьюера своему герою (этакое laissez faire ...), мы имеем автопортрет конкретного человека. И это — главное, мне кажется.

Из множества автопортретов, каждый из которых, в принципе, может быть подвергнут определенной “расшифровке”, “декодированию”, во всяком случае — интерпретации (причем в контексте остальных интервью и иных документальных свидетельств, включая, очевидно, и научные труды героя), складывается коллективный автопортрет российских социологов.

А чтобы избежать каких-то пробелов или неадекватностей автобиографического рассказа, невольно или намеренно не замеченных интервьюером, я бы ввел обязательную процедуру “свежей головы” для каждого биографического интервью, которая (свежая голова...) могла бы обратить внимание интервьюера и интервьюируемого на “темные места”, с тем, чтобы автор (субъект) биографии мог, если захочет, их прояснить или... еще лучше затушевать.

Мне кажется, стихийно у тебя так и получалось, по крайней мере, в случае интервью у Гилинского и у Ядова, судя по преамбулам “ведушего рубрики”. Стоило бы сделать это правилом...

Андрей Алексеев. Февраль-апрель 2006