Л. А. ОНИКОВ: «Я ВЫПОЛНЯЛ СВОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ И ПАРТИЙНЫЙ ДОЛГ»

(Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и авт. предисл. Г.С. Батыгин; Ред.-сост. С.Ф. Ярмолюк. - СПб.: Русский христианский гуманитарный институт, 1999. )

– Леон Аршакович, все социологи, участвовавшие в знаменитом таганрогском исследовании, непременно упоминают ваше имя, связывая его с успехом реализации проекта. Какова была связь между вами, работником ЦК КПСС, и представителями полупризнанной тогда науки?

– В социологии я ноль, но судьбе было угодно, чтобы и мне пришлось сыграть здесь какую-то роль. Как это было? После “хрущевской оттепели”, когда, в частности, прекратили глушить зарубежные передачи, общественная жизнь в стране оживилась. В том числе появился, разумеется, и интерес к социологии – у нормально мыслящих партийных работников, естественно,тоже. К ним я прежде всего отношу А.Н.Яковлева и Г.Л.Смирнова, моих непосредственных начальников в отделе пропаганды. А моя “заслуга” состояла лишь в том, что я “самовольничал”, не всегда согласовывал свои действия с руководством, да еще в столь “щекотливом” вопросе, как социология. Это считалось грубейшим нарушением аппаратной этики.

– А с какого года вы работали в аппарате ЦК?

– С 1960-го; после окончания МГИМО я был направлен в ЦК комсомола Эстонии, но меня вскоре перевели в аппарат ЦК компартии Эстонии, где я проработал с 1952 по 1954 годы. Так что те времена помню и знаю не понаслышке.

– Вы были лично знакомы с кем-то из социологов? Возможно, кто-то способствовал развитию вашего интереса к социологии?

– Первым был Левада. С Юрием Александровичем я работал после Эстонии во Всесоюзном обществе “Знание”, и от него немало узнал о социологии. От него я впервые услышал неотразимо убедительную фразу: “Тот, кто должен бы в первую очередь заниматься кибернетикой, социологией, тот-то их и запрещает” (имелась в виду КПСС). Очень большую активность проявлял тогда Геннадий Осипов –он очень тактично, методично и неуклонно гнул к тому, что нужны социологические исследования, и первым их начал. Осипов сам вышел на меня с конкретными предложениями, впрочем, у нас уже завязались просто товарищеские отношения; иногда ему нужна была элементарная поддержка ЦК, чтобы получить те или иные материалы или пройти в какую-то организацию. Бориса Грушина я узнал уже позже, он был, конечно, самым активным и деятельным, без него таганрогское исследование “повисло” бы.

– Почему вдруг в ЦК заинтересовались этим исследованием или вы и выступили его инициатором?

– Не скрою, если бы не мое аппаратное “ловкачество”, мы не пришли бы к необходимости провести социологическое исследование. О Таганроге тогда и речи не было. Просто обговаривали, что можно бы сделать силами отдела. Но как обычно происходит? Один раз заведешь об этом разговор, недели через две снова к нему возвращаешься: “Смотри, старик, там Ядов что-то в Ленинграде делает, почему бы и нашему отделу не начать?”. “Надо подумать”. Опять идет время. Все в итоге как-то созрело без подачи социологов. Они, конечно, пробивали к нам пути, но отдел решил, что должен взять в свои руки социологическое исследование. Если что я и делал, то целенаправленно добивался этого. И кое-что мы смогли сделать, особенно в Таганроге, что убедило многих в значении социологии. Причем никакой поддержки ЦК не было, фактически было только согласие Яковлева и Смирнова.

Поскольку я человек контактный и был энтузиастом этого дела, мне и выпало стать исполнителем в рамках отдела. И тогда только я понял, во что втянулся. Тут было два больших “но”. Дело в том, что всей организационной работой ведал орготдел ЦК – страна была поделена на соответствующие сектора, которые персонально курировали соответствующие работники отдела, они здесь чувствовали себя хозяевами, и без их согласия очень рискованно было начинать на местах какие-либо исследования. Яковлев ничего согласовывать с орготделом не стал (хотя такие просьбы, и не единожды, с моей стороны были). Это первое “но”. Вся наша “социологическая” работа шла, по сути, за спиной орготдела. Я был рискованно не прикрыт.

А главное “но” состояло в том, что ни Яковлев, ни Смирнов не позвонили в Ростовский обком партии, который возглавлял тогда Соломенцев, и я в наших переговорах об исследовании остался с ним один на один. Надо сказать, что у меня в те времена была репутация “демократа”, что считалось предосудительным и даже “опасным” в партийной верхушке. Вроде слово “демократия” пробилось, а что за этим следует конкретно – трудно было сказать. Меня, правда, называли так, скорее, иронически, после того, как я опубликовал в “Правде” большую статью (на два “подвала”) – “Социализм и демократия”. Это была, пожалуй, первая такая гласная статья.

– Тогда редактором “Правды” был Румянцев?

– Нет, Михаил Зимянин. Он был достаточно прогрессивен и на многое шел (хотя и открыто, но с оглядкой). И вот я приехал в Ростовский обком, не имея официального согласия на проведение социологического исследования, а Соломенцев прежде всего начал меня расспрашивать, как я понимаю демократию. В чем-то я его убеждал, что-то доказывал – и довольно безуспешно, пока мы не вышли на волюнтаристское решение Хрущева разделить партийные органы на городские и сельские. Он бранно осудил его. А я в ответ: “Вот если бы была демократия, такого нельзя было бы сделать”. Он помолчал, а потом неожиданно спросил: “А подвоха в Таганроге не будет?”. “Не будет”, – клятвенно заверил его я, став, к несчастью своему, заложником этой клятвы.

Уже в ходе социологических исследований я видел безобразия в Таганроге – и вынужден был молчать. А это были такие вещи, относительно которых работник ЦК не должен был молчать. Скажем, первый секретарь таганрогского горкома партии звонит судье и говорит: “Этому негодяю меньше трех лет давать нельзя”. Прямо из горкома диктует приговор, не стесняясь меня. Каюсь и признаюсь, что вынужден был смолчать, ибо рухнули бы все исследования. Только позже заметил: “Ну что ты так, брат”. А когда мы с Грушиным хронометрировали время партийных работников, я испугался, что об этом станет известно орготделу. Особенно, когда мы пытались выяснить, много ли знают члены пленума горкома относительно тех фактов, по которым сами же принимают те или иные решения, нередко касающиеся судеб людей. Оказалось – практически ничего. Все решения принимаются узким кругом лиц, исполнительными органами, бюро. Над бюро стоит вроде бы главный руководящий орган – пленум партийного комитета, и вот члены-то пленума ничего не знают (а ведь фактически это их решения), они только поднимают руки. Моя тяжкая судьба свелась к тому, что я скрывал эти результаты и от ЦК, ибо подобное положение царило по всей стране по воле ЦК и орготдела. Другого выхода для меня не было – исследования погибли бы. Пришлось утаивать полученные нами результаты. Громко, в печати, я сказал о них потом, в другие времена. У Грушина появилась возможность публиковать свои данные, тогда стала ясна вся их значимость. Кстати, очень много ценного еще не раскрыто. Частично я обобщил те результаты в своей недавно вышедшей книге “КПСС: анатомия краха. Взгляд изнутри аппарата”.

Вот в такой обстановке начинались таганрогские исследования. Когда было получено согласие Соломенцева, я стал приглашать социологов, принялись искать конкретный объект (здесь большую роль сыграла Н.М.Римашевская). Наиболее типичным по всем параметрам и наиболее представительным оказался Таганрог, на нем и остановились. Одновременно проводились четыре крупных обследования. Группа Грушина занималась общественным мнением и информацией в городе, группа Римашевской – благосостоянием, семейным бюджетом и связанными с этим вопросами, Гордон и Клопов – бытом и свободным временем городского населения, наконец, группа Института прокуратуры по руководством Берензона исследовала тему “Мелкие хищения”.

– Ну, а если бы все шло официальным путем, согласно постановлению ЦК?

- Тогда бы и у социологов, и у меня не было никаких проблем: все работники аппарата стояли бы по стойке “смирно”. Но такое постановление не прошло бы. Все, кто принимал решения, возражали. Какие конкретные социологические обследования? Вот “неотразимый” аргумент тогдашних аппаратчиков: “Каждый десятый взрослый человек – коммунист; разве партия не знает, что происходит в стране? К чему же еще ваша социология?”. А на самом деле руководство не хотело знать правды или боялось правды.

Нам тогда, в Таганроге, удалось преодолеть главное. В том же ЦК (а без него ничего не обходилось) социология воспринималась как проявление буржуазной идеологии, проникшей в наше сознание. С “теоретической социологией” на базе истмата еще как-то мирились. Хотите развивать истмат – развивайте. Дальше 4-й главы “Краткого курса” мысль не шла. Ну, а когда заходила речь о социологии “конкретной”, о том, что нужны опросы, анкетирование, да еще включенное наблюдение, да еще анализ документов – тут стояли горой. Главное, что сдерживало развитие социологии – это конкретные социологические обследования, без них все превращалось в некий “общий треп”.

И вот вдруг в Таганроге высаживается десант социологов – при бородках, в джинсах, свитерах. Бедное таганрогское начальство смотрит на них с ужасом, а на меня с удивлением: “Что за люди?”. Да еще приходят в горком и просят посидеть у секретарей, когда они принимают население, да еще копаются в каких-то документах и прочее. Много было по этому поводу всякого – ведь это был 1967 год, а не, скажем, 1993..

Я считаю, что “Таганрог” стал первым после 20-х годов возродившимся крупным социологическим исследованием. Хотя Осипов, Ядов и другие проводили свои исследования и раньше, но такого масштабного не было. Причем после 67-го года социологи побывали здесь через десять лет – в 77-м году и еще через десять – в 87-м. Был собран уникальный материал: по одним и тем же методикам один и тот же город “продиагностирован” трижды. Это, конечно, имеет огромную ценность.

Надо сказать, что проект “Общественное мнение”, выполненный под руководством Грушина, – это не одно, а свыше семидесяти самостоятельных исследований. Проект собрал очень сильную группу ученых: Виктор Нейгольдберг, Михаил Айвазян, Яков Капелюш, который самостоятельно проводил исследования в Институте общественного мнения “Комсомольской правды”, а позже создал опросную сеть в рамках РСФСР. Большую роль сыграл Артем Кулагин. Авторами и разработчиками десятков исследований были такие профессионалы, как Вадим Сазонов, Георгий Токаровский, Вера Войнова, Тамара Дридзе, Станислав Грачев, Владимир Комаровский, Дина Райкова, Эдуард Петров, Владимир Покидов, Евгений Григорянц, Нина Чернакова, Ефим Таршис, Александр Жаворонков, Михаил Мацковский, Ирина Фомичева, Ирина Ширяева, Лариса Федотова, Александра Гелюта, Тамара Каберова, Геннадий Слесарев, Вера Никитина, Владимир Полторак, Игорь Тхагушев, Андрей Возьмитель, Зинаида Голенкова. Вот эти люди – без преувеличения – имели дерзость выполнить одно из самых крупномасштабных систематических исследований. Для обработки огромного объема информации пришлось подключать группу профессора Панова из НИИ автоматической аппаратуры – в Академии наук не хватило вычислительных мощностей. Кстати, на эту же группу пришлась и основная тяжесть ударов – как противников социологии, так и просто завистников. Судьба была беспощадна ко многим. Некоторых уже нет в живых. Кому-то пришлось помогать в их усилиях выжить в жестоких обстоятельствах. Многие потом стали работать самостоятельно. Эти люди повторили свои методики в других регионах и во всесоюзных исследованиях, решив таким образом проблему региональной ограниченности таганрогских проектов. Но движение всему дал первый “Таганрог”.

А для меня таганрогское обследование, в общем, – эпизод, хотя, когда дело только разворачивалось, я приезжал туда систематически, был в городе не менее 12-15 раз. Если бы не ездил – социологов просто-напросто погнали бы. Потом удалось наладить хорошие контакты с секретарем горкома по идеологии Евдокимовым – очень ценный, интересный и прогрессивный был человек, без его поддержки многое сорвалось бы.

– Но вот кончился “Таганрог”. И что тогда?

– Тогда вышли книги – у Римашевской, Грушина, Гордона. Все отметили мое практическое участие – как соавтора. Мы действительно вместе работали над методиками, корректировали тексты и прочее. Но когда встал вопрос о представлении Наталии Михайловны Римашевской на Государственную премию, я официально обратился с просьбой снять мою фамилию – по этическим соображениям.

Как только первое обследование закончилось, я стал заниматься другими делами. На втором и третьем этапе – через каждые десять лет – я уже не участвовал и никакой роли не играл. Изредка позванивал в Ростовский обком партии, где секретарем по идеологии был мой друг Михаил Тесля. Активно поддерживал социологов со стороны Ростовского университета и Юрий Жданов, амортизируя удары по таганрогскому обследованию.

– Вызвало ли оно впоследствии какой-то практический интерес в ЦК или просто провели – и все?

– Пожалуй, так. Возможно, какие-то конкретные данные были использованы при подготовке материалов XXIV съезда КПСС. Я, в частности, писал тогда записку в ЦК, обращая внимание на одно обстоятельство, связанное с материальной обеспеченностью населения и выявленное в ходе исследования. Яковлева в то время в Москве не было, проект решения съезда готовился без него, и я рискнул написать от себя – за что был отруган. Никаких решений ЦК по таганрогскому обследованию не было. Более того, надо мной посмеивались: “А где результаты?”. Привыкли к тому, что сегодня дело начал – завтра должен быть результат.

– Но вышло постановление ЦК партии об общественных науках, где речь шла и о социологии. Все эти вещи каким-то образом были связаны?

– Тут я, наверное, должен немного сказать, как появлялись постановления. Механизм был таков: проект готовился в соответствующем отделе, право визирования получал тот, кому было поручено готовить данное постановление. Он мог вычеркнуть любое слово и любое – вписать, после чего проект считался законченным и рассылался секретарям ЦК. Каждый из них имел право вносить свою правку, но тот, кто был хозяином положения, мог эту правку вычеркнуть. И проходила его точка зрения, которая навязывалась практически всем.

В последний момент в проект постановления, о котором мы говорим, я вписал слова: “заниматься социологическими исследованиями”. Мой почерк общий отдел не знал, каким-то чудом эти слова сохранились в окончательном тексте. Видимо, кто-то из секретарей тоже вписал эти слова в своем экземпляре. И вот таким поразительным образом социологические исследования, необходимые в рамках идеологической работы, оказались в документе. Тут-то мы могли уже торжествовать, так как у нас было решение ЦК КПСС, несмотря на крайне негативное отношение к социологии.

– Вы потом как-то следили за развитием событий вокруг социологии, за судьбой Института социологии, его ведущих ученых, скажем, того же Левады, или отошли от этих дел?

– Да, отошел. Полностью отошел, сохранив к каждому из социологов, с кем был знаком или вместе работал, самые добрые чувства. Это жизнь. Социология оказалась эпизодом в моей партийной работе. Я просто выполнял свой человеческий и партийный долг. Добрые чувства к людям сохранились, но мы как-то не были связаны друг с другом, только перезванивались, да и то редко.