«КРАТКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О РАБОТЕ В “ПРАВДЕ”» А. М. РУМЯНЦЕВА

27 марта 1989 г.

Прежде всего, благодарю “Правду” за предложение написать несколько страничек воспоминаний о кратковременном (конец 1964 - конец 1965 годов) моем пребывании на посту главного редактора ведущего печатного органа ЦК КПСС. Пишу, главным образом, по памяти так, как этот период отложился в ней.

Чтобы понятна была и эта кратковременность, начну издалека. В 1964 году, в канун Пленума ЦК партии, освободившего Н.С.Хрущева от обязанностей Первого секретаря, я был в Москве, ожидая разрешения на выезд в Пицунду для заранее договоренной встречи с Хрущевым. В дни ожидания я встречался с рядом секретарей ЦК, однако мне, бывшему тогда членом ЦК, не сказали о том, что предполагается Пленум. Возможно потому, что я активно выступал в 1957 году против попыток отстранить Хрущева от работы на посту Первого секретаря, а возможно и ввиду предполагавшейся моей поездки в Пицунду. Получив извещение от т. Лебедева (помощник Хрущева) о том, что встреча (без объяснения причин) не состоится, я сразу же улетел в Прагу, где тогда работал, а на следующее утро состоялся указанный Пленум.

После Пленума ко мне в Прагу позвонил Л.И.Брежнев, сказал о Пленуме и спросил, как я отношусь к решению Пленума о Хрущеве. Поскольку - ответил я - Н.С.Хрущев в своей практической работе за последние годы отошел от решений ХХ съезда партии, стал волюнтаристичным “верховным” администратором, то вопрос о его отставке закономерен.

Вскоре меня вызвали в Москву к М.А.Суслову. На встрече последний сказал, что есть мнение направить меня в “Правду” в качестве ее главного редактора, и спросил, что я думаю об этом. Я ответил, что никогда не был на газетной работе, что я ее как таковую не знаю, что знаю лишь работу журнальную и научную. На это мне Суслов заметил, что работа в газете не слишком отличается от журнальной, что на основе последней легко можно освоить особенности работы в газете. И, наконец, что такой переход нужен.

За день до заседания Президиума ЦК КПСС, на котором должен был решаться вопрос о редакторе “Правды”, меня вызвали к 23 часам в ЦК к Л.И.Брежневу. У его помощника мне пришлось просидеть почти до двух часов ночи, когда сообщили, что Брежнев из-за срочных дел принять меня не сможет. Утром на заседании Президиума Л.И.Брежнев спросил меня: справлюсь ли я с работой? На мой ответ, что я постараюсь, Брежнев заметил, что этого мало, что нужно не только постараться, но и сделать дело. Я вновь повторил, что приложу все свои силы, чтобы выполнить ответственное поручение Президиума. На следующий день М.А.Суслов представил меня редколлегии “Правды”.

Редколлегия, как и весь аппарат “Правды”, состояла из опытных, крупных, творческих журналистов-газетчиков. Но из состава редколлегии я знал лично по теоретико-политическим журналам “Коммунист” (КПСС) и “Проблемы мира и социализма” (международный журнал коммунистических партий) только Н.Н.Иноземцева - талантливого публициста и ученого. Конечно, многих членов редколлегии я знал по их публикациям на полосах “Правды”.

Члены редколлегии встретили меня контактно, и мы дружно приступили к общим поискам преодоления сложившегося в прошлом стереотипа. Особенно помогли мне в этом общем деле: обозреватель “Правды” Г.А.Жуков, с которым я советовался по общим вопросам работы газеты, литературовед Н.Абалкин - по проблемам культуры, Г.Капралов - по вопросам кино и театральной драматургии, Н.Н.Иноземцев - по международным вопросам, Селюк - по вопросам внутрисоюзной жизни. Со всеми членами редколлегии и со многими сотрудниками “Правды” часто приходилось советоваться по разным вопросам, затрагиваемым газетой. Приходилось иногда и спорить, но споры разрешались на основе убедительности аргументации. Так, например, готовилась в номер статья бывшего в то время председателя Союза кинематографистов СССР о советской кинематографии. В качестве основного недостатка советских фильмов была указана их эмоциональность. Я стоял на позиции, что искусство доводит свои идеи до сознания человека через эмоции. Вопрос о том, какие именно эмоции должны быть затронуты. По Пушкину - “чувства добрые”, т.е. гуманистические, обуславливающие полноценное развитие человека в человеке. На этом спор по сути и закончился.

Через несколько дней меня вновь вызвали к 9 часам следующего утра в ЦК к Л.И.Брежневу. В его приемной пришлось провести время до часу дня. К нему в кабинет заходили на краткое время некоторые секретари и работники аппарата ЦК. Наконец, дежурный по приемной попросил меня пройти в кабинет. “Вот видишь, - встретил меня Л.И.Брежнев, - как много срочных вопросов, а нам ведь надо с тобой поговорить не меньше двух часов. Сделаем так: я сам выберу нужное время и позвоню тебе, нам никто не будет тогда мешать беседовать”. С тех пор и до самого последнего дня моего пребывания в редакции такой беседы так и не состоялось. Уже тогда стало для меня ясным, что я как главный редактор “Правды”, да и в личном плане, для Брежнева нежелателен. Думаю, что одной из причин для такого личного отношения Брежнева была наша размолвка во время очередного съезда КПЧ, на котором Брежнев (будучи тогда Председателем Президиума Верховного Совета СССР) возглавлял делегацию КПСС, членом которой довелось быть и мне. Размолвка произошла, в сущности, из-за отрицательного моего ответа на его вопрос о его поведении на прощальной застольной встрече нашей делегации с новым руководством КПЧ. Брежнев за внешней простотой был человеком злопамятным.

Между тем, дружная работа коллектива “Правды” продолжалась. На полосах “Правды” развернулся тогда обмен мнениями о существовании совнархозов, о проблемах мира во всем мире, о внутренних проблемах жизни Советского Союза и КПСС. Стали появляться критические заметки как о недостатках работы различных советских, государственных и общественных, в том числе и партийных, организаций, так и о необходимости объективной критики их деятельности.

“Правда” поставила тогда вопрос о роли интеллигенции в развитии хозяйства и культуры страны. Особо большое внимание “Правда” уделяла тогда, в связи с наступившим двадцатилетием Победы советского народа над гитлеровским фашизмом, освещению итогов Великой Отечественной войны, роли разных родов войск и видов вооруженных сил и их военачальников. В связи с этим в “Правде” были организованы встречи с военачальниками разных родов войск, с партийными работниками районов, первыми пострадавших от неожиданного нападения гитлеровской Германии. Особенно трогательна для меня была встреча “Правды” с ее, и вообще с газетными, корреспондентами-фронтовиками. Мы попросили их тогда сфотографироваться как на память друг о друге, так и для коллективной памяти “Правды”. Это были героические люди - корреспонденты и крупные наши писатели. Я стоял и глядел на них с восторгом. Фотографию эту я храню как реликвию. Каждая встреча открывала новые материалы, давала новые полосы в газете.

В связи с этой датой должен сказать о своем промахе, о котором очень сожалею и сегодня. Я не настоял на публикации к двадцатилетию Победы с моей точки зрения хорошего, эмоционально насыщенного стихотворения Евг. Евтушенко “Пока фашисты ходят по земле”. Ряд уважаемых мною работников “Правды” возражал против публикации этого стихотворения в газете, потому что оно было переполнено образами из классической западноевропейской литературы (Тиль Уленшпигель и др.), которые не всем, особенно рядовым читателям, могли быть известны и понятны. Я сообщил об этом мнении поэту и посоветовал опубликовать стихотворение в журнале. Несколько отредактированное автором стихотворение было опубликовано тогда же в одном из толстых журналов. Машинописный оригинал стихотворения с подписью автора я храню до сих пор.

Однако этот курс “Правды” стал вызывать недовольство на разных уровнях руководства. Так, например, бывший тогда секретарем Ленинградского обкома т. Толстиков высказал по телефону свое возмущение публикацией в “Правде” критической статьи директора ленинградского завода о совнархозах, в которой отмечалось, что такая система мешает нормальному обмену научно-техническими достижениями между предприятиями страны. Толстиков даже пригрозил исключить из партии автора этой, с его точки зрения, клеветнической статьи. Пришлось разъяснять, что идет обмен мнениями, что не согласные с той или иной статьей люди могут написать статью со своим мнением по данному вопросу. В случае же исключения автора статьи из партии “Правда” будет вынуждена вынести этот вопрос на Президиум ЦК. Или вспоминается еще такой пример. “Правда” напечатала заметку о том, что такой-то, “имярек”, колхоз Белоруссии, взяв семенную ссуду у государства, сдал ее ему же как заготовку. Позвонили из ЦК КП Белоруссии и сообщили, что они обращались в Президиум ЦК КПСС с жалобой на “Правду”, но там им сказали, что в “Правде” молодой редактор, что он скоро сам разберется, что можно и чего нельзя печатать, поэтому они (ЦК КП Бел.) обращают мое внимание на то, что делать так, как сделала в данном случае “Правда”, нельзя, ибо это единичный в республике случай. Пришлось сослаться на Комитет народного контроля СССР, сообщив им, что по этой справке значится более 50 белорусских колхозов, поступивших таким же образом, а это уже ЧП. Публикуя заметку об одном колхозе, “Правда” хотела обратить внимание ЦК КП Белоруссии и других регионов Союза на подобные явления очковтирательства.

Телефонные возражения по тем или иным заметкам поступали из разных республик и регионов страны. Так, например, вспоминается, что т. Шелест, только что тогда избранный первым секретарем ЦК КПУ, при встрече в Киеве высказал упрек, что “Правда” опубликовала заметку о недостатках работы Херсонского обкома, что следовало бы просто сообщить ему об этих недостатках по телефону. На мой ответ, что такая заметка дает основание ЦК КПУ вынести полезное для всех решение, т. Шелест сказал, что делать ему это, дескать, еще неудобно < ... > .

Особенно много и внутренних, и зарубежных откликов, устных и письменных, единичных и коллективных, при этом с диаметрально противоположными оценками, вызвали статьи об отношении партии и интеллигенции, о значении творческой деятельности последней для строительства социализма, о культурной жизни страны < ... >

Среди таких откликов: большое письмо академика П.Л.Капицы, письма писателей Ю.Германа, И.Сельвинского, Е.Шевелевой и др. В письме в ЦК КПСС и в “Правду” писательницы В.Кетлинской, положительно оценившей статьи, была и критика негативного отношения к ним писателя А.Софронова. Немало писем - от научно-технических работников, гуманитариев и деятелей культуры. Как сообщил мне в больницу, где я в это время находился со вторым инфарктом. Г.Капралов, положительные отклики были со стороны известных тогда деятелей искусства - Григория Чухрая, Г.А.Товстоногова, С.А.Герасимова и других, отметивших в статьях гуманизм и доверие к интеллигенции.

Не буду говорить о зарубежных откликах. Продолжу рассказ об откликах внутренних, по своей сути отрицательных. Так, Г.Капралов в своем письме ко мне в больницу сообщил о разговоре с заведующей отделом культуры МГК т. Соловьевой Е.А. “Не дав мне произнести ни слова, - пишет он, - сразу же после ответа на приветствие она воскликнула: “Подождите, сначала я хочу вам сказать. Что же это? Что же это редактор ваш пишет? Ведь мы живем в советской стране! Как же определить, какие партийные позиции занимает художник?”. Г.Капралов по этому поводу справедливо заметил в своем письме, что т. Соловьева не поверила бы, что, например, такое высказывание, как “предположим человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение, в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т.д.”, принадлежит К.Марксу.

После возвращения из больницы я по телефону слышал от других высокого ранга руководящих работников МГК о неприемлемости позиций этой и других статей в “Правде” об интеллигенции. В это же время получил и записку от помощника Брежнева с замечаниями по этой же статье. В связи с откликами на статью вспоминается такой эпизод: как-то в Барвиху заехал к своему знакомому, отдыхавшему там, Анастас Иванович Микоян. Узнав, что я нахожусь там же, он зашел в палату, где я лежал (на реабилитации) после инфаркта. Он навестил меня и сказал, что читал статью о партии и интеллигенции, что статья хорошая, но что я сделал одну ошибку. “Надо было, - сказал он, - послать статью в Президиум ЦК для ознакомления.” Я спросил: “Анастас Иванович, вы уверены, что я сразу же получил бы “добро” на ее публикацию?”. Он рассмеялся и махнул рукой...” < ... > .

В ЦК (М.А.Суслов) предложили соответственно “отредактировать” статью. Особенно рекомендовалось снять такой абзац в статье. “Лучший способ избежать крайностей состоит в том, чтобы как можно шире ставить на страницах прессы животрепещущие проблемы экономики, политики и культуры, отдавая себе отчет в их взаимной зависимости, комплексности. Редакции смелее должны выдвигать новые, еще не решенные вопросы, привлекать ученых и специалистов-практиков, публиковать различные точки зрения по обсуждаемым проблемам, давать возможность спорящим сторонам полностью развить свою аргументацию и, подводя итоги дискуссии, выделять наиболее обоснованные подходы к решению вопросов”.

Изымать этот абзац из статьи я принципиально не мог, тем более, что эта статья была уже в набранном макете номера. Оставался один выход - снять статью из набора, что я и сделал. В наши дни, вспоминая этот эпизод, тогдашний очередной дежурный редактор по выпуску газеты сказал мне, что ему пришлось немало повозиться, чтобы “заштопать” подходящим материалом образовавшуюся в номере полутораподвальную “дыру”.

Но стали поступать и статьи с огульным восхвалением прошлого. Пришлось сообщить в Президиум ЦК об отклонении таких статей. Например, статья авторов из ЦК ВЛКСМ, статья заведующего отделом науки ЦК т. Трапезникова, статья из КГБ (тогда во главе его стоял т. Семичастный) о героической работе разведки на примере раскрытия гитлеровского покушения на жизнь Сталина. Последняя была построена так бездоказательно, что вызывала у всех удивление.

Вместе с тем, стремление некоторых как-то остановить вновь появившийся с двадцатилетием Победы подъем критики сталинщины усиливалось. Отчетливо это выразилось для меня на одном совещании у секретаря ЦК по пропаганде П.Н.Демичева. Некоторые участники совещания (Поспелов и др.) стали говорить, что надо прекратить “выпады” против Сталина. Пришлось взять слово и напомнить, что “у нас есть решение ЦК по культу личности Сталина с констатацией минусов и плюсов его деятельности, которым и надо руководствоваться. Если мы сейчас повернем этот вопрос на 180 ° , то коммунисты других стран могут нас спросить - когда мы врали? На ХХ съезде или сейчас, в 1965 году? Вопрос о Сталине требует многолетнего изучения всех материалов о его деятельности”. П.Н.Демичев поддержал мое выступление и предложил больше не касаться этого вопроса.

Однако все эти моменты в своей совокупности не были случайными. Не было случайным и личное отношение ко мне Брежнева. Взвешивая все, особенно только что перенесенный мною второй инфаркт, я пришел к заключению, что физических сил для отстаивания принятого курса у меня не хватит. Поэтому я обратился в ЦК с просьбой освободить меня от работы в “Правде”. Просьба была удовлетворена без промедления и я, будучи с 1960 г. членом-корреспондентом АН СССР, перешел работать в Академию.

АРАН. Ф.2052. Личный фонд А.М.Румянцева. Оригинал.