БОРИС ФИРСОВ: «ДВА КЛИПА К ЮБИЛЕЮ МЭТРА И ДРУГА»

(Борис Фирсов доктор философсих наук, Почетный ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге. Статья опубликована в петербургском журнале «Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев» 2004, № 4).

Как писала газета «Известия» 2 августа 2004 года: “Сегодня легенде российской социологии Борису Грушину исполняется 75 лет». Добавлю к легенде о нем два земных сюжета.

Сюжет первый: Повторяется ли история?

В июне 1988 г. Политбюро ЦК КПСС принял программное постановление «О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении ключевых проблем советского общества». Этим постановлением социология была выделена из синдромов философских и экономических наук и получила долгожданное, годами выстраданное право на самостоятельное место в официальной структуре научных специальностей. В результате этого решения Институт социологических исследований АН СССР стал называться Институтом социологии АН СССР, а научные сотрудники получили право защищать кандидатские и докторские диссертации по социологическим наукам. Обращу внимание, что на весь этот цикл с благополучным эпилогом ушло около 60 лет, если вести отчет от конца двадцатых годов прошлого века, свыше 30 лет, если вести отсчет от дней работы ХХ съезда КПСС.

Однако весь заряд, заложенный в решение Политбюро ЦК КПСС, не выстрелил. Уже в это время начались разлады в отношениях общественных наук с властью, М. Горбачев начал утрачивать свою харизму, а сама власть стала выражать недовольство результатами исследований, не отвечавшим их ожиданиям. Ни М.Горбачев, ни впоследствии Б.Ельцин (а следом за ними - их окружение) в реальности не испытывали потребности в советах социологов и не следовали им. Более того, часто они поступали вопреки этим советам. Например, нелепая и масштабная антиалкогольная кампания была инициирована М.Горбачевым, несмотря на серьезные и единодушные возражения социологов, экономистов и других специалистов. Кампания нанесла непоправимый урон государственному бюджету и стимулировала первую волну организованной преступности. Несколько лет спустя, принимая фатальное решение о чеченской войне, Б.Ельцин также полностью игнорировал позиции и мнения профессионалов-ученых. Естественно, что эти факты не способствовали сглаживанию отношений социальных наук с режимом и. более того, побуждали занимать резко критическую позицию во многих случаях.

Власть сохраняла априорный характер веры в незыблемость установленного социального порядка. Будучи слепой, она не опиралась на научное знание. Невостребованность такого рода знания была одной из фундаментальных характеристик советской системы. Автор этого вывода, Б.Грушин, писал, комментируя свою позицию, что «это общество было, остается и долго еще будет обществом анти-информационным», поскольку процесс принятия решений осуществляется так, как он осуществлялся во времена Салтыкова-Щедрина по предложенной русским сатириком блистательной формуле «начальство знает все». Но дослушаем Грушина до конца. «Поэтому Михаил Сергеевич Горбачев и в личной беседе со мной, а потом еще и по телевидению мог сказать: «Что Вы, Борис Андреевич, какие там опросы, вот мой шофер только что приехал из Киева, и он мне говорит, что там видел - никакой Союз никогда не развалится... Украина никогда в жизни от России не отойдет. Ну, что, Вы, Борис Андреевич»». Разговор происходил за месяц до развала Советского Союза!

Повторяется ли история в наши дни? Похоже, что да!

Сюжет второй; счастье жизни в свободе

Как отметил журнал «Неприкосновенный запас» (1998, N 1), в России происходит постепенная и очень болезненная смена моделей отношений людей интеллектуальных профессий и общества. Полное воплощение эти модели получили лишь в истории Китая, но ничто не мешает воспользоваться ими как метафорами, поясняющими суть современной российской проблемной ситуации. В рамках «конфуцианской» модели интеллектуал сыт, прикормлен, находится на общественном содержании и даже причастен в определенной мере к принятию решений. В обмен на это он служит обществу, является частью административно-бюрократического аппарата. Такая модель, повторюсь, была реализована в средневековом Китае, где чиновничий аппарат, как правило, совпадал с классически образованным классом. Очень близко к этой модели подошел Советский Союз. «Конфуцианской» моделью (с некоторыми оговорками и ограничениями) пользовались США в период создания атомной бомбы, а также другие развитые страны.

В рамках «даосской» модели, представитель образованного класса не получает целенаправленной поддержки общества, его связи с обществом случайны и уж во всяком случае не имеют никакого отношения к избранному им самим статусу «свободного интеллектуала». Как следствие, для физического выживания этому интеллектуалу не приходится ждать милостей от государства. Взамен он должен обращаться к побочным заработкам, к помощи частных лиц (меценатов). Ради выживания такие интеллектуалы-абсентиисты могут прибегать к социальной самоорганизации, объединяясь на основе замкнутых сообществ или коммун по типу даосских или дзен-буддистских монастырей. Интеллектуал в подобных случаях живет исключительно на свой страх и риск, поскольку находится по ту сторону общественного добра и зла.

Кажется, что ранее господствовавшая в России «конфуцианская» модель заменяется элементами «даосской». В любом случае социально-экономический, да и социально-политический контекст функционирования науки и образования как важнейших социальных институтов общества радикально изменился, вследствие чего образовательное и особенно научное сообщество оказались как бы подвешенными в социальном вакууме и брошенными на произвол судьбы. По ряду признаков положение по прежнему выглядит близким к состоянию социальной катастрофы. С такой силой действует фактор невостребованности науки со стороны реформируемого общества и государства, о существовании которого мы не могли догадываться еще каких-то 15 лет назад.

Но есть и другая точка зрения, которая не игнорирует реальные трудности, но призывает увидеть шанс на спасение. Наша многострадальная страна (я говорю, прежде всего, о России), является не только социальным пространством, где имеет место очередной и неизбежный для ее судьбы катаклизм, но и строительным полигоном современной истории, где живут и трудятся люди, чья ментальность позволяет встать над обстоятельствами и подчинить их себе. «Даосская» модель вещь серьезная. Здесь человек интеллектуального труда вынужден принять за аксиому, что общество пренебрегает им, но взамен этого он получает духовную свободу. Именно духовную свободу, а не судьбу буддийского монаха я вычленяю из «даосской» модели, и тогда открывается сквозь хаос нынешнего беспредела и разборок некий альтернативный путь. Интеллектуал на некоторое время оказался без навязчивой опеки социума, но он же одновременно получил вполне реальную возможность найти такие формы существования, которые больше соответствуют его природе и станут ему опорой в будущем, когда социум вновь призовет его к сотрудничеству» [Неприкосновенный запас, 1998, N 1, с.20] В этой изменившейся ситуации уже интеллектуал будет диктовать условия для возрождаемого партнерства.

Борис Грушин был и остается свободным, как мало кто другой в его профессиональном и человеческом окружении. Поэтому , я верю, что он доведет до благополучного конца свой “сумасшедший” проект “Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина”. И это будет самым ярким торжеством его свободного духа!

Пожелаем ему сил и здоровья в дни, когда он оставляет позади себя три четверти века своей яркой и легендарной жизни!

Стивен А. Грант: «Борису Грушину в Его 75-Ти Летие»

(Статья опубликована в петербургском журнале «Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев» 2004, № 4. Перевод на русский язык выполнен Б. Докторовым и согласован с автором).

На правах постоянного автора Телескопа мне приятно представить читателям Стивена Гранта (Steven A.Grant), специально для журнала написавшего заметки о Борисе Андреевиче Грушине, с которым его связывают многие годы сотрудничества, переросшего в дружбу.

С. Грант изучал русскую историю в Гарвардском университетом и преподавал её в The George Washington University; затем он работал Кенноновском Институте, одном из известнейших в мире центров изучения России. Им опубликованы два справочника : A Scholars' Guide to Washington, D.C. for Russian/Soviet Studies и ( совместно с John H. Brown) The Russian Empire and Soviet Union: A Guide to Manuscripts and Archival Materials in the United States, а также множество статей .

Стив – уникальный человек. Он глубоко знает и тонко понимает русскую историю и культуру. Он - не просто прекрасно владеет русским языком, но, отмечу, во многом благодаря дружбе с Борисом Грушиным, он знает и ценит русские байки, анекдоты и приколы. Он лично знаком со всеми ведущими российскими исследователями общественного мнения. Но и это далеко не все.

В течение многих лет С. Грант возглавлял Отдел изучения России, Украины и стран СНГ. Этот Отдел выполняет исследовательские работы для Американской Национальной Информационной Службы (ныне Госдепартамента) и принимает участие в формировании американской политики по отношению, в прошлом, к Советскому Союзу, а ныне – к России. Многое из того, что сегодня определяет доверие между Америкой и Россией является, в частности, следствием высокого профессионализма Стивена и его искреннего уважения России.

 

Это короткое эссе – не опыт академического анализа социологической деятельности Бориса Грушина. Скорее, это слова благодарности и уважения, написанные другом и коллегой, знающим его в течение полутора десятков лет. Не являясь по образованию ни социологом, ни специалистом в области опросов, я не могу надеяться обоснованно, справедливо обсуждать эти стороны его деятельности. Я уверен, что его вклад в те области, в которых он большую часть своих, говоря словами Старого Завета: «три раза по 20 и еще 15 лет» работал, существенны и значимы. Мое восхищение сделанным им безгранично. Однако еще более я восхищен другими сторонами его жизни.

I.

Борис Андреевич запомнится большинству его соотечественников как поллстер, исследователь общественного мнения, но это не то, каким я его всегда помню. Как историк и исследователь российской жизни, я мог бы передать мое понимание Грушина одним словом: a mensch [1]. Постараюсь уточнить и прояснить сказанное. Борис Грушин, в моем понимании – это единство двух сущностей: во-первых и прежде всего он – моральный философ; во-вторых, «public servant».

Первое – легко понять, ибо это нечто универсальное. Я имею в виду то, что он – интеллекутал высокой пробы, затворник «башни из слоновой кости», или теоретик. Он – соединяет, или смешивает в себе черты Канта и Марка Аврелия, и он очень близок к Бертрану Расселу и Сократу.

На протяжении всей его долгой карьеры он пытается ответить на один вопрос, стоящий перед всеми нами: как человек должен прожить свою жизнь? Ответ, который он дал себе, он стремится передать и другим. Таким образом как моральный философ он одновремнно выступает и как ученый, и как учитель.

Для Грушина, как и для всех поколений русской интеллигенции, сентенция «Знание – сила» никогда не была истиной. Для них во все времена, при царизме и при Советах, знание было ограничено властью, оно не предоставляло свободу действий, при которых знание раскрывается во всех своих функциях. В двадцатом веке, в той степени, в которой это было возможно, некоторым интеллектуалам позволялось «говорить правду власти», способствуя тому, чтобы власть была более информированной и знающей. Но лишь про очень немногих можно сказать, что они оказывали влияние на систему, в которой «кадры решали все».

Термин «public servant», возможно, более труден для понимания теми, кто рос вне традицй совеременной Европы или Соединенных Штатов. Здесь, на Западе, этот термин обычно применяется к политику или к общественному деятелю, находящемуся на государственной службе и работающему (по крайней мере теоретически) во благо не только государства, то также всего народа. Это нечто аналогичное тому, что было в советское время, когда реально все работали на государство. Но нюансы и значения этого термина являются более важными, чем его прямое определение. Смысл заключается в том, что помимо выполения формальных обязанностей, задаваемых характером работы, a public servant работает во благо общества и людей, выходя за узкие рамки его должностной ответственности, он - общественный радетель.

Именно таким образом и ведет себя на протяжении всей его жизни Борис Грушин. Он выступает как эталон социальной нравственности для его страны. Солженицын пишет в одной из его работ нечто о том, что любой писатель по своей позиции становится нетерпимым по отношению к государству, так как он сам является другим государством. Эта роль, была исполнена Грушиным и дюжинами (если не сотнями) других независимо-мыслящих и общественно-настроенных людей, которые десятилетиями трудились внутри абсурдно нелогичной и в конечном счете самоубийственной системы для того, чтобы улучшить жизни миллионов людей. Они трудились для общественного блага, а не ради благополучия разного рода руководителей, Коммунистической партией и не корысти ради.

Напротив, личности, подобные Грушину и Юрию Леваде часто наказывались за их усилия. Они теряли работу и ссылались (буквально или фигурально), немало людей оказалось в тюрьме и все за то, что они служили своему народу. Борис Андреевич никогда не призывался советской властью, чтобы он доказал ей свою «полную преданность», однако его жизнь богата зиг-загами, поездками на «американских горках», т.е. подъемами на непредсказуемую высоту и спусками до положения отверженного. Как он умудрялся сохранять при этом чувство равновесия, может описать только он сам; на мой взгляд, сейчас будет достаточно сказать, что запас его личной честности был таковым, что этого запаса хватило на то, чтобы корабль его жизни не разбился и не сбился с курса. Я верю в то, что он потому быстро нашел свое призвание в работе, принесшей ему профессиональную известность и давшей ему определенную меру общенациональной славы, что он ощущал потребность, необходимость понять основы общества, которое становилось все более и более дисфункциональным при авторитарном правлении однопартийного государства. Он искал новый способ увидеть общество и нашел его в социологических исследованиях и, в частности, в опросах общественного мнения.

Жизнь Грушина необычна, как следует из – помимо других свидетельств – телевизионной программы о его карьере, которую я видел несколько лет назад. Пунктирно выделим, наметим девять отдельных периодов его жизни: первый, студент, преподаватель и подающий надежды социолог в 1950-х.; второй, один из основателей эмпирических социологических исследований в СССР на рубеже 50-х – 60-х.; третий – высланный в Прагу журналист в середине 60-х.; четвертый, основатель Института изучения общественного мнения в структуре Академии Наук СССР в 1969-72 годы; пятый, снова ссыльный редактор журнала в Праге в середине 1970-х.; шестой, исследователь и автор книг в Москве в 1980-е.; седьмой, заместитель директора Всесоюзного центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ). 1988-90; восьмой, основатель и президент первого независимого (частного) центра изучения общественного мнения Vox Populi; девятый, независимый исследователь и автор фундаметального проекта «Четыре жизни России», первые результаты которого уже опубликованы [2].

Одно из его первых главных исследований о массовой информации и общественном мнении в индустриальном городе Таганроге [3], стала вехой и классикой не только для советской социологии своего времени, но и для последущих исследований в России и за рубежом.

Он является пионером в разработке различного инструментария для изучения не только общественного мнения, но массовой информации и более общих информационных потоков [4]. Это его стремление использовать методы, результаты опросов в более широком и глубоком социальном контексте являются моделью для тех, кто будет следовать его путем через годы.

Уже многие годы он является просветителем населения, используя для этого газеты, радио и телевидение. Его новаторская рубрика о «влиятельных экспертах» в России публиковалась в течении ряда лет в Независимой газете. И совсем не случайно то, что и сам Грушин обычно оказывался в десятке наиболее авторитетных экспертов страны. Сказанное и другая его публицистическая деятельность имеют одну общую доминирующую цель: рассказать как можно больше людям об их правах и их ответственности, сделать так, чтобы россияне полнее осознавали себя гражданами, подобно ему самому.

Его обращения были громким гласом разума и рассудительности для ряда поколений простых россиян – и едва ли не замаскированным призывом к оружию – о необходимости бескомпромиссной борьбы за изменения, реформы, опять же – подобно тому, что делалось им самим.

Запланированное Грушиным «четырехкнижье» «Четыре жизни России», охватывающее результаты его иследований в СССР во времена Хрущова, Брежнева, Горбачева и Ельцина, это вершина того великолепного дворца, который воздвигнут этим признанным художником (архитектором), это уникальный документ о том, что им самим и российским обществом прожито за почти пять десятилетий. Эта работа навсегда останется свидетельством того, что советские социологи должны были вытерпеть, чтобы защитить свое дело, и одновременно, - того, что они могли сделать в то неимоверно трудное время.

II.

Я имел счастье впервые встретиться с Борисом Грушиным в конце 1980-х, когда я работал в Исследовательском бюро Американской Национальной Информационной Службы (the United States Information Agency). После долгих усилий мне удалось убедить мое руководство в том, что США могут и должны проводить опросы общественного мнения в СССР, и я стремился познакомиться по-возможности со всеми ведущими советскими социологами. В то время Грушин был заместителем директора ВЦИОМ [5] и человеком, хорошо известном на Западе, благодаря опросам общественного мнения, проводившимся им в течение ряда десятилетий.

Мы быстро установили деловые отношения, и по нашему заказу ВЦИОМ провел первый опрос общественного мнения в Советском Союзе для правительства США. Вскоре, к моей большой радости, наши отношения с Борисом Андреевичем переросли в дружбу. Способствовало этому необычное стечение обстоятельств: мой сын Эллиот учился в школе №45 (или школе Милграма, по фамилии ее директора), когда в середине 80-х мы жили в Москве. После отъезда моего сына в классе появилась «дыра», которая оказалась закрытой, когда это место заняла дочь Грушина – Ольга.

Безусловно, работая вместе с Грушиным, сначала при проведении опросов ВЦИОМ и затем с его фирмой Vox Populi, я пришел к убеждению овысоком искусстве и ремесле этого преданного делу исследователя. Наши оценки российского (советского) общественного мнения – включая даже признание факта его существования! - и понимание некоторых принципов проведения опросов достаточно редко, но все же не во всем совпадали.

В частности, когда вскоре после того, как мы начали опросы в СССР в 1989-90 годах, стало ясным, что, несмотря на внушительные перечисления о достижениях и действительно значительный опыт, отцы-основатели изучения общественного мнения в Союзе использовали некоторые сомнительные приемы. Отмечу три из них: многие исследования все еще проводились с помощью анкетирования (само-заполенения); число точек на первой и второй фазах создания выборки было мало; процедура «взвешивания» (корректировки выборки) была крайне примитивной, просто некоторые опросные документы подсчитывались неоднократно, чтобы сократить перекос выборки.

Наши методисты встречались с советскими коллегами и вскоре удалось достичь следующего: стало использоваться личное интервью по месту жительства во всех общенациональных опросах (телефонные интервью были разрешены только для небольшого числа «супер-оперативных» опросов, требующих почти мгновенных результатов); фактически в четыре раза было увеличено число точек, в которых проводился опрос; при необходимости использовалась математически корректная процедура взвешивания.

Но, когда дело дошло до опросов элиты, то там не было недостатков. Мы часто думали о том, что наш контракт с Vox Populi для изучения этой целевой группы, был наилучшим решением; выбор Грушиным восьми групп элит был блестящим прием построения выборки для целей нашего анализа. Эти результаты в течение ряда лет представляли высокую ценность и для американских политиков, и для аналитиков, не работавших для правительства страны.

III.

В целом в Борисе Грушине представлены все наиболее привлекательные черты человека с блестящим интеллектом и высоким духом, и особенно меня привлекают в нем две характеристики его ментальности: изобретательность и тонкое острумие. Каждый может вспомнить великолепные образы, термины, введенные им при обсуждении всего происходившего в России в 1990-х. К примеру, чтобы описать цивилизационные по своим масштабам изменения, призошедшие в бывшем Советском Союзе в течение всего нескольких месяцев, он ввел гениальный термин «социотрясение». Этот термин передает объективную сторону происходивших трансформаций и фиксирует чувства беспомощности людей в из стремелении противостоять силе тех изменений.

То же остроумие видится мне в книге, которую он написал в первый период его жизни в Праге и которой, с моей точки зрения, он дал наилучшее из возможных названий - In pivo veritas. Такую книгу мог создать только подлинный любитель пива.

То, что он был и остается знатоком и энергичным потребителем пива, я могу подтвердить на собственном опыте, проведя с ним много вечеров в вашингтонских rathskeller (пивных, подвальчиках) после пары весьма приятных часов в бане. В качестве последнего доказательства его остроумия назову нашу общую любовь к анекдотам, которые мы оба коллекционируем. Объем его коллекции без сомнения затмевает количество собранных мною анекдотов, хотя, это десятки тысяч анекдотов прежде всего богатого советского прошлого и относительно немного – современных.

В годы советской власти многие жители Запада часто спрашивали себя о том, что бы они делали, если бы родились в другой половине мира, в СССР (точно также, полагаю, бессчетное число советских граждан задумывалось о том, как сложилась бы их судьба, если бы они родились по другую сторону Атлантики). Самый лучший и самый яркий среди нас мог бы стать или флагманом социалистической индустрии, или профессором МГУ, или сотрудником КГБ, или даже партийным лидером. Трудно сказать, как талант и воля американцев проявились бы в таких необычных обстоятельствах. Я хотел бы стать таким как Борис Грушин.

1. Порядочный, приличный человек.

2. Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Жизнь 1-ая «Эпоха Хрущева». Москва: Прогресс-Традиция. 2001. Жизнь 2-ая «Эпоха Брежнева» Часть 1. Москва: Прогресс-Традиция. 2003

3. Массовая информация в советском промышленном городе // Под ред. Б.А. Грушина, Л.А.Оникова. Москва: Изд-во политической литературы, 1980. Приходится удивляться тому, что тогда как первая часть этой маштабной работы увидела свет через двадцать лет после начала проекта, то последняя часть – только в 2002 году! ( См .: Rimashevskaya N.M. Woman, Man, Family in Russia : the Last Third of the 20th Century. Project " Taganrog " / Narodonaselenie: A Quarterly Scholarly Journal ( www.narodonaselenie.ru/1-2002-s.htm).

4. Shlapentokh V. The Politics of Sociology in the Soviet Union (Boulder, CO: Westview Press, 1987), pp. 170ff; Докторо в Б . Вместо заключения. Власть и общественное мнение. В кн.: Докторов Б.З., Ослон А.А., Петренко Е.С. Эпоха Ельцина: мнения россиян. Социологические очерки. Москва: Фонд «Общественное мнение», 2002, с. 352-53.

5. Сейчас – это «Левада-Центр»

Владимир Шляпентох: «Грушин - Идеальный Кандидат»

(Владимир Шляпентох доктор экономичеких наук, профессор, Отделение социологии Университет штата Мичиган Статья опубликована в петербургском журнале «Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев» 2004, № 4).

История, Провидение, Абсолютный Дух, или великий Детерминизм отыскивают удивительно подходящих людей для выполения поставленных ими задач. Потом следующие поколения удивляются, откуда брались юноши, способные командовать полками, или писатели, возникшие ниоткуда и написавшие рассказ как раз в тот момент, когда надо был революционизировать всю огромную литературу. Долго будут удивляться будущие историки тому, как вовремя появился во главе огромного государства лидер, который взялся сверху поменять почти в одночасье социальный строй в своей стране и коренным образом изменить геополитическую ситацию в мире, о чем еще за год не могли и мечтать самые горячие оптимисты. У потомков часто возникает ощущение, что, если бы случай не нашел этих людей, то история была бы совсем другой. Провидение однако всегда находит исполнителей своих замыслов.

По сравнению с задачей, которую был призван выполнить Генеральный Секретарь, создание эмпирической социологии в советском обществе не кажется полвека спустя чем-то способным поразить воображение. И все-таки ее рождение и выживание было чудом, настолько честная социология была чужда советской системе. Неудивительно, что спустя 30 лет после ее рождения, в начале 80-ых, она была попрежнему ненавистна партаппарту, который вполне справделиво видел в ней врага режима, несмотря на все искренние заверения социологов о их лояльности и желание помочь партии в управлении обществом.

Провидеие в общем-то предвидело и разделяло мнение врагов социологии о ее органической враждебности системе и готовило свою акцию по ее созданию весьма тщательно. Как ни всемогуще было Провидение, его возможности небезграничны и те, кого Оно выбирает для выполнения исторических задач, обладают свободой воли и могут существенно повлиять на ход событий. Поэтому успех задумок Провидения зависит прежде всего от его кадровой политики, от его умения найти нужных людей для выполение своего замысла. Провидению было очевидно, что для успеха «социологического проекта» надо было создать команду, способную в сложных условиях выполнить миссию. Конечно, в команду надо было подбирать людей, предназначенных на выполение разных конкретных задач, каждая из которых требовала специфические человеские качества. Но дело было не только в создании новой науки. Шла речь о том, чтобы использовать социологию для разрушения самого тоталитарного общества, и каждый, кто включался в команду, должен был, даже если ему предстояло сотрудничать с КГБ, сделать свой вклад в достижение этой сверхцели, о которой, естественно, и близко не подозревали будущие социологи, свято верящие вместе со всей интеллигенцией в незыблемость принципов социалистического общества.

Конечно, для Провидения были важны все роли в создаваемой команде - роль «духовного лидера», являющегося одновременно «бескомпромиссным профессионалом», «героя», «комромиссника», «методолога», «интригана», «знатока Запада», «коммунистического романтика», «марксистского теоретика», «антимарксистского философа», «экономиста-социолога» и «количественника». Судя по всему, Провидение подошло к своей работе по подбору кадров крайне тщательно, и Ему могли бы позавидовать те, кто отбирал людей для знаменитой «Альфы».

В центре внимания был, конечно, отбор кандидатов на роль «бескомпромиссного профессионала» и «духовного лидера», который должен был позже превратиться в легенду российской науки, стать ее Гэллапом и служить моделью беззаветной преданности науке будущим поколениям, которым предстояло жить в обществе, в котором жажда наживы не пощадит даже изысканных интеллектуалов.

Кандидат на эту роль должен удовлетворять огромному числу требований, и найти такого человека даже в такой огромной стране с замечательными культурными традциями было ох как не просто.

Кандидат на роль духовного лидера и главного профессионала, конечно, должен был быть членом партии и русским, иначе его шансы на выполнение миссии были бы, по понятным причинам, ничтожны. Он должен принадлежать к интеллектуальной элите и обязательно быть москвичем и выпусником МГУ, что обеспечивало бы ему необходимые связи с другими выпусниками этого самого престижного учебного заведения, столь важные для успеха По этой же причине он должен быть вхожим в Ц К КПСС, быть там своим, и быть в состоянии соблазнить новой наукой одного из видных работников ЦК на сотрудничество и даже на соавторство и таким образом повязать его навсегда в качестве союзника нового дела.

Совсем неплохо, чтобы у него была умная, тонкая и красивая жена, с известным опытом журналистской работы, что помогло бы кандидату в его деле внедрения в советскую систему и выполнения сложных задач, которые будут стоять перед кандидатом. Она должна была быть готовой не только облегчить его контакты на самых различных уровнях, партийных и научных внутри страны, но и за ее пределами. На нее в будущем возлагалось также редактирование работ кандидата и создание для него особых условий для работы, если в силу каких-то причин, которые даже Провидение не могло предвидеть, у кандидата возникнут какие-то проблемы, например, со здоровьем.

Для осуществления всей многоходовой операции избранник должен быть истинно верующим, а не притворным, марксистом, пусть даже в оппозиции к официальному марксизму, и таким образом не вселять никаких опасенний у тех аппартчиков, с которыми ему придется иметь дело.

Совсем неплохо, чтобы кандидат поработал какое-то время в партийной печати и увеличил тем самым число доказательств политической лояльности для «системы». Но в то же время было необходимо, чтобы кандидат в студенческие годы подвергся моральному и интеллектуальному испытанию из-за своих взглядов. Это испытание не должно было быть таким жутким, какое придется пережить «герою» уже после начала всей операции или «классическим диссидентам», но достаточно серьезное. Оно должно было сделать жизнь кандидата в течение нескольких лет весьма нелегким и внушить ему полную неуверенность в будущем.

Такой эпизод в жизни кандидата не только свидетельствовал бы о его мужестве, но и был бы полезным для повышения его авторитета среди московской интеллигенции, жаждующей настоящих опробов a нных в неудачах лидеров в своей борьбе за гуманизацию режима. Позже, эта смелость будет нужна кандидату, когда он уже уже в качестве известного социолога должен будет конфронтировать с советской властью, например, когда ему придется защищать «героя» перед орущими партийными чиновниками. Эта смелость, умноженная на отсутствие интереса к материальным благам, понадобится ему и тогда, когда он не только войдет в конфликт с руководством постсоветского государства, но и демонстративно покинет Президентскй Совет, в котором потом в жалкой роли будут продолжать находится его коллеги.

Провидение в своем почти маниакальном желании найти идеального кандидата хотело также, что он был еще новатором, способным идти на очень большой риск, например, тогда, когда придется создавать социологические подразделения на совершенно новой, коммерческой, основе, что потребует опять-таки еше одного свойства - умения быстро учиться и отвергать разные догмы.

Кандидат должен быть человеком обаятельным, завоевывающим симпатии своей спонтанностью и искренностью. Именно это его качество во многом обеспечивало ему роль духовного лидера советской и российской социологии. Он должен быть, конечно, интеллектуально честным человеком. Из-за редкости этого качества Провидение, когда Оно программировало состав команды, вынужденно было отказаться от требования, чтобы кандидаты на многие другие роли обладали этим качеством. И так получилось позднее, что не только «интриган» или «марксистский философ» полностью были лишены этого достоинства, но и почти все другие члены команды обладали им только в ограниченном количестве. Между тем, без этого качества кандидат не мог бы завоевать симпатии ни у советской интеллигенции, ни на Западе, куда ему придется путешествовать сначала в качестве стажера, а затем в качестве ведущего российского социолога для чтения лекции в университетах Америки и Европы.

Для завоевания сердец в России и на Западе кандидат долже был обладать и общим высоким уровенем культурного развития. Было бы важно, например, чтобы он был знатоком современной мировой литературы или в качестве альтернативы - страстным меломаном, не способным жить без классической музыки ни одного дня.

Специальное внимание уделялось профессиональным качествам кандидата, который будет призван быть моделью профессионала для новой науки тогда, когда даже Провидение не могла сыскать в стране ни единого кандидата, имевшего диплом социолога. Эта должность «профессионала» могла быть отдана только тому, кто будет получать наслаждение от разработки не только общих методов, но и самых детальных процедур опроса, тому, кто будет гордиться своими методологическими публикациями. Более того, кандидат должен быть не менее силен в теоретических изысканиях, чем в методике эмпирических исследований. Провидение возлагало на него надежды, что он будет способен публиковать книги и статьи с оригинальными концепциями, некоторые получат признание только спустя очень много лет. Почти все члены команды социологов потом будут иметь учеников и даже обожателей, но никто не будет иметь их в таком количестве, как этот кандидат.

Кандидат не только должен любить свое дело, но и чувствовать свою великую ответственность перед своей страной и перед наукой в целом и тщательно беречь результаты своих исследований. Он должен будет найти время, вопреки любым препятствиям, чтобы передать потомству все научное богатство, созданное его усилиями.

В 1956 году, несколько месяцев после 20 съезда партии, главный редактор «Комсомолькой Правды» попросил его сотрудницу пригласить к нему автора текста «Главная экономическая задача СССР», который написал друг ее мужа, в тот момент безработный, с надеждой на публикацию в «КП» с целью заработка. На следующий день Борис Грушин вошел в подъезд газеты, в которой он через несколько лет созда c т «Институт общественного мнения», не подозревая, что операция по созданию социологии началась, и что ему уготована роль «духовного лидера» и «безкомпромиссного профессионала» в тщательно продуманной операциии.