Б.З. Докторов ИСТОРИЯ В БИОГРАФИЯХ И БИОГРАФИИ В ИСТОРИИ

На этом жизнь кончается моя.
Исчезнет все со мною без меня.

В. Голофаст, начало 60-х, Ленинград

Название тезисов для чтений памяти В.Б. Голофаста возникло давно, и на тот момент оно не только отражало опыт работы нескольких лет по историко-науковедческой тематике, но и содержало импульс к рассмотрению новой проблематики, связанной с методологией биографического. Казалось, что нескольких месяцев будет достаточно для выстраивания подхода к анализу проблемной коллизии, присутствующей во взаимоотношениях биографии и истории. Естественно, замысел касался не поиска общетеоретических конструкций, но лишь той предметной области, которая интересует меня в последние пару лет, – истории российской социологии постхрущевского периода и судеб первых поколений советских социологов. Однако прошедшие полгода заметно изменили мои представления о сущности биографии как индикаторе истории и источнике исторического материала; сложилось четкое ощущение, что мое видение этой проблемной области будет меняться и далее. Потому ограничусь краткими замечаниями по заявленной теме, лишь очерчивающими общее пространство анализа «взаимоналожений», или «взаимовложений», биографии и истории.

1.

Только что, в середине февраля этого года, в Москве прошли чтения памяти Г.С. Батыгина, обоснованно включавшие проблематику истории российской социологии начиная с дореволюционного периода, и биографического метода. Участие в упомянутой конференции, а также мои многолетние дружеские отношения с Геннадием Батыгиным и Валерием Голофастом позволяют мне высказать ряд соображений, касающихся их вклада в развитие биографического метода.

Прежде всего замечу, что Батыгин и Голофаст являются одними из первых, кто в современной российской социологии обратил внимание на возможности этого приема анализа социальной реальности и кто начал систематически разрабатывать методологию изучения биографий. Это их роднит. Но что их различает?

Для Батыгина и Голофаста биографический метод был приемом познания прошлого. Однако если Батыгин изучал биографии, чтобы лучше понять и описать историю, то Голофаст – обращался к прошлому людей, т. е. к истории, чтобы лучше понять процесс социализации человека и его биографию. И в данном случае не столь важно, что первый занимался историей социологии (не только советской, им, к примеру, написан очерк о Пауле Лазарсфельде), а второй – историей ряда поколений советских людей.

Второе. Представляется, что Батыгина в первую очередь интересовал институциональный и коммуникационный аспект науки, в частности его последние работы касалась этих проблемных сфер. Таким образом, биографический подход становился у него одним из методов исследований функционирования социального института. Голофаста более интересовала частная жизнь людей, потому в его социологических изысканиях биографический метод был антропологическим инструментарием.

Что еще объединяет обоих, так это то, что они оба были лишь в начале своих поисков, и потому трудно сказать, в каком направлении они их продолжили бы...

2.

Я подошел к изучению истории советской социологии, накопив определенный опыт историко-науковедческих исследований прошлого-настоящего и будущего американских опросов общественного мнения. Вместе с тем я опирался на работы, в которых обсуждаются вопросы истории советской социологии: коллективная монография «Социология в СССР», вышедшая в конце 1990-х под редакцией В.А. Ядова, книга о российской социологии 1960-х годов, подготовленная Г.С. Батыгиным, монография Б.М. Фирсова по истории советской социологии и ряд других.

Определенный импульс самого общего, философско-методологического плана мне дал Валерий Голофаст. В настоящее время я начинаю все отчетливее ощущать в моих рассуждениях влияние того подхода, который А.Н. Алексеев уже много лет ищет и отстаивает в своей «Драматической социологии». Прежде всего я имею в виду принцип ауторефлексии.

3.

Мои собственные рассуждения и выводы относительно истории в биографиях и биографии в истории базируются на работе по четырем направлениям, параллельно развиваемым мною в настоящее время.

Первый проект – это изучение творческой биографии Джорджа Гэллапа и становления американской технологии опросов общественного мнения. В рамках данного проекта, отраженного в серии статей и двух книгах, изучено значительное числа биографий участников этого почти трехвекового процесса. Второе направление моих историко-биографических исследований касается зарождения и становления классической американской рекламы. В этом случае также оправданно говорить о множестве участников и продолжительности периода наблюдений: от начала XIX века до середины прошлого столетия. Оба эти проекта разрабатываются уже свыше пяти лет. Третий проект возник недавно; я называю его оперативным историко-биографическим исследованием. Оно фокусировано на биографиях выдающихся полстеров второй половины ХХ века, и его первые результаты представлены на страницах журнала «Социальная реальность», издаваемого Фондом «Общественное мнение». Наконец, четвертый проект связан с историей российской социологии советского периода. Сейчас он прежде всего раскрывается в серии биографических интервью, проведенных по электронной почте с российскими социологами разных поколений. Главное отличие этой работы от исследований американской локальности заключается в том, что предметом анализа является развивающаяся реальность. Динамика этого проекта отражена в значительном числе публикаций в петербургском журнале «Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований»

Четыре названных проекта охватывают разные предметные области, сосредоточены на разных временных интервалах, погружены в разные культурные и политические среды. Это создает многомерность видения темы «Биографии и история» и позволяет надеяться на вычленение общего рода методологических проблем и обнаружение достаточно универсальных решений. Теперь закономерен вопрос о том, что их связывает, что у них общего.

4.

История науки – это, прежде всего, анализ динамики идей, концепций, методов, теорий, приемов и т. д. Все это можно изучать без привязки к авторам этих изобретений, так сказать, абстрактно, просто как развитие мысли.

Биографии людей, поколений, тех или иных общностей являются предметом социологических исследований различной направленности. Назову: образ и качество жизни, механизмы передачи традиций, групповые, в том числе – семейные ценности, процессы социализации в различных средах и так далее. Есть и задачи более камерного характера. Отсюда и проистекает высокий интерес к биографическому методу. И чем выше общество ценит, чем глубже оно осознает роль человека, личности, тем более внимательно оно к биографиям. Многолетний интерес советских читателей к серии книг «Жизнь замечательных людей», популярность мемуарной литературы – индикатор стремления людей знать больше о других и искать в их опыте ориентиры собственной жизни.

Задача моих исследований – соединить, синтезировать эти научно-изыскательские направления. Цель – история (предмет может конкретизироваться), а итогом биографического анализа участников тех или иных процессов становится не описание жизни того или иного субъекта деятельности, но развитие тех или иных идей, методов, способов отражения окружающего мира.

В рамках этого подхода мне представляется возможным выделить два главных направления теоретико-эмпирического анализа: первое – история в биографиях и второе – биографии в истории.

5.

В настоящее время оба этих аналитических направления разрабатываются при исследовании истории советского этапа российской социологии и судеб советских социологов.

История в биографиях – это то, каким представляется прошлое российской социологии в воспоминаниях первых поколений социологов. Скажу иначе: история в биографиях это то, что можно узнать о становлении и развитии советской социологии из рассказов очевидцев: какие события профессионального плана они вспоминают, как они их оценивают, каким образом они сегодня, по прошествии десятилетий, видят свое прошлое.

Исследование биографий в истории – это изучение того, как история страны отражена, представлена в биографиях социологов, какие социально-политические и иные реалии определяли их жизнь, что формировало их гражданские установки и профессиональные воззрения.

6.

Когда я задумываюсь о Валерии Голофасте, я вижу в нем яркого представителя третьего поколения российских социологов постхрущевского периода. Уверен, что, если мне придется обстоятельно анализировать особенности этой профессиональной когорты, то обращение к судьбе Валерия может оказаться крайне плодотворным для понимания роли этого поколения в становлении советской социологической науки.

Я благодарен О.Б. Божкову за то, что после смерти Голофаста он переслал мне большое число писем, которыми мы с Валерием обменялись за несколько лет. В моем электронном архиве многого не сохранилось.

11 июля 2003 г . Валерий писал мне:

«На филфаке я учился в 1960-65. Когда я приехал в Л-д, у меня еще был поэтический период. В 60-61 годах я знал всех, кто был активен в студиях, на вечерах в кафе, сам выступал в них и в кинотеатрах. Но потом резко ушел из этой среды. Может быть ты слышал про Костю Кузьминского (он теперь в США), мы были приятелями, и я частенько ночевал у него дома на бульваре Профсоюзов. Ушел по личным мотивам – меня завалили по языку, – а это было хана пребыванию в Л-де. Пришлось мобилизоваться. А в этом процессе я стал искать другие интересы».

Замечу, Константин Кузьминский – человек-легенда, один из героев ленинградского литературного андерграунда конца 1950-х – начала 1960-х, человек феноменальной памяти на стихи, выпустивший в Америке пятитомную «Антологию новейшей русской поэзии у Голубой лагуны».

Я ответил тогда Валерию, что не был знаком с Кузьминским, но одно время мы входили с ним в пересекающиеся дружеские компании. Уже после смерти Валерия я нашел электронный адрес Кузьминского и написал ему. Он мне ответил, что считает стихи Голофаста гениальными и указал сайт, на котором расположены его воспоминания о Валерии и несколько его стихов.

Мне кажется верным, если на конференции прозвучит и сказанное Кузьминским о Голофасте, и хотя бы пара стихотворений Валерия:

Голофаст. Он тоже входил в нашу "школу", хотя не был биологом. А филологом... Голофаста встретили мы осенью 60-го в ЛИТО у Наденьки Поляковой...

Так вот, для Наденьки Голофаст был открытием. Родом из Днепропетровска, Валерий Голофаст был, как и я, 40-го года рождения. Стихи, с которыми он пришел, были – уже – написаны мастером. Блестящий классический стиль, философичность – вот философичность-то, по-моему, Голофаста и подкосила. Его стихи стали переходить в прозу, в философское размышление. Стихи его восхищенная Наденька потащила в "Неву" Всеволоду Рождественскому. Рождественский восхищение разделял, но печатать отказывался...

Конечно, хорошо, что Голофаста не напечатали. Тогда ему было бы еще хуже. Человек он был серьезный, положительный, и в своем процессе становления советским писателем – дошел бы до полного самоотрицания. А так – хоть подышал. Но судьбу Голофаста я тоже на Советы записываю. Счетик им предстоит – за многих....

Рукописи Голофаста утеряны нынешней израильской гражданкой Эстер Вейнгер, и то, что привожу я здесь, осталось – чудом – в моей памяти.

Единственное или два хокку из книги "Триста трехстиший". И стихи.

Голофаста я встретил перед отъездом в «Сайгоне», поблекшего, усталого и голодного. Дал ему телефон. Он не позвонил. Жалко.

Что сказать о поэте? ...двадцать лет прошло уже, и сейчас Голофасту – 40. Я ошибся, он на год был старше меня, или же, наоборот, на год моложе.

И сейчас мне грустно: какого поэта я потерял, или он – потерял сам себя? Кто теперь скажет? И не только поэта, но и все его рукописи.

...И ведь о Голофасте, даже когда был знаком, дружен был – не удосужился узнать ничего. Описывать же – я не мастак. Зрительной памяти у меня нет. Только стихи и помню. По полицейским приметам – росту он был чуть выше среднего, голова с чуть раскосыми бровями и украинским носом с горбинкой, подбородок острый, но сильный. Наблюдалась некоторая угловатость в лице, причем голова, при сильном же туловище, выглядела как-то тяжелее. Какая-то птичьесть наблюдалась в нем, особенно, когда встретил его 15 лет спустя, голодноватого и в поношенном костюме. Как-то кости все обострились. Волосы были темно-русые, усов не носил, бороду брил. Прическу имел вроде как кок, но затылок не стриженый. Я все пытаюсь представить его, вижу, но описать не берусь. Не мое амплуа это. Говорил он с легким южно-русским акцентом, поскольку был из Днепропетровска. Учился на философском, знал французский язык, это я точно помню. В 62-м году писатель Л.В. Успенский выбросил на помойку кучу книг, в том числе французских, и я все искал Голофаста, чтоб разобрать. Не нашел. В общежитии я у него никогда не был, встречались в ЛИТО и у меня. Казался он мне почему-то гораздо старше, может, потому что сам я был щенком? Но ощущение большего знания – у меня осталось надолго. Был он умнее всех нас.

Что стало с человеком? Куда и почему он пошел? И сколько таких, много же?».

БАЛЛАДА, НАПИСАННАЯ В ДОРОГЕ

Чувство дороги рождается сразу,

С первого разу, на первом пороге,

Чувство дороги – оно неизбывно

И долго мерещится вгорячах,

Как чувство тревоги, как чувство обрыва,

Манит и тянет, и мучит тебя.

Едва ты встал осторожно на ноги,

Шатаясь, отнял руку от стула,

Это значит – чувство дороги,

Чувство тревоги тебя захлестнуло.

Ну, так да здравствует дорожное братство!

Чувство дороги – да будет прославлено!

Мне ничего не стоит собраться.

И эта баллада – в дороге составлена.

х х х

Там голубые звезды на мели

Оставлены медлительным отливом.

Там далеко проходят корабли.

Там скалы светятся серебряным отливом,

Когда луна высветливает мир,

И ночь огромна, как огромна ночь

Над морем, если в море тишина

И только ты сидишь на берегу.

Я поднимаюсь снизу по камням.

Мы долго молча смотрим друг на друга,

И так сидим. И берег нам скамья.

И я дрожу от твоего испуга...

Не надо слов – пусть будет взгляд сухим.

В такую ночь, под звездами такими

Пусть каждый будет тверд перед другими,

Перед его законами нагими.

Законы мира... Я смотрю в глаза

Твои. Их буря – бесконечней ночи.

Мир только наш! Ты слышишь? Я сказал:

Он только в нас с тобой сосредоточен!

Утри глаза. Пусть будет взгляд сухим.

Дай руку. Здесь, на этом берегу,

Пусть каждый будет тверд перед другим!..

– Пойдем вниз.
Здесь можно оступиться.

Держись за меня.

Я помогу...

Я познакомился с Голофастом году в 1973-м или 1974-м, и с 1975 года до моего отъезда в Америку в 1994 году мы работали в соседних секторах академической организации, многократно менявшей свое название и сейчас именуемой Социологическим институтом РАН. Но, по-моему, лишь из приведенного выше письма я узнал, что в юности Валерий писал стихи, и только после этого я начал понимать истоки того, что про себя многие годы называл стилем Голофаста. Речь идет не только о языке, хотя стиль во многом и задается им, но о логике видения мира. Голофаст скоропостижно скончался 8 декабря 2004 года. И даже в том (а, может быть, именно в том) случае, когда человек уходит мгновенно, особо значимыми для понимания его внутреннего мира оказывается сказанное им в конце жизни. 1 ноября того года при обсуждении стиля научных статей он писал: «….а меня вот тянет на афоризмы почти. Я тут начал один маленький-маленький текстик...». А вот завершающий абзац последнего письма, полученного мною от Голофаста (6 декабря 2004): «Читал ли ты когда-нибудь Люиса Мамфорда? Я пропустил здесь издание его книг, прийдется искать в библиотеках. Я когда-то читал, но мало, статьи. Он – философствующий историк. Любимый жанр». Да, то, что наблюдал Константин Кузьминский в 20-летнем Валерии Голофасте, присутствовало в нем всегда.

7.

В некрологе, написанном через пару часов после получения сообщения о смерти Валерия от его дочери Оксаны, я отметил: « Четверть века назад была опубликована небольшая книга Голофаста “Методологический анализ в социальном исследовании”, детали некоторых его теоретических построений уже забылись, но во мне хранится ощущение эмоциональной приподнятости, возникавшее при чтении этой книги. Так, как писал Голофаст, дано немногим…». Это было сказано без какого либо преувеличения. А завершался этот текст словами: «Я посмотрел мои публикации последних лет…чаще всего я благодарил в них за помощь Валерия Голофаста… спасибо, Валерий… я понимаю, что без тебя мой интеллектуальный мир станет много беднее…а значит и все остальное будет серее…».

Так и оказалось…

(Интервью с Валерием Голофастом 1990 и 2004 годов можно найти на ИБИ сайте Центра демократической культуры).