НЕУДАЧНЫЙ РОМАН СОЦИОЛОГИИ С ГОСУДАРСТВОМ (Субъективные заметки)

Владислав Бачинин,
доктор социологический наук,
профессор, главный научный сотрудник Социологического института РАН

(Телескоп: журнал социологичесикх и маркетинговых исследований. 2007. №5, стр. 41-42)

Песня негров-носильщиков, сопровождавших английского путешественника Бертона:
Соло: Злой белый человек идет с берега.
Хор: Пути! Пути!
Соло: Мы пойдем за ним – за злым белым человеком.
Хор: Пути! Пути!
Соло: И мы останемся с ним, пока он нас будет хорошо кормить.
Хор: Пути! Пути!

Плеханов Г. В. «Материалистическое понимание истории»

Известный российский социолог Лев Гудков выступил с острополемической статьей ( Гудков Л. О положении социальных наук в России // Новое литературное обозрение, 2006, № 77) , в которой дал нелицеприятный анализ того духовного состояния, в котором пребывают основная масса современных российских социологов. Эта работа содержит целый ряд посылок, которые взывают к открытому разговору между теми, кто причисляет себя к цеху ученых-социологов.

Л. Гудков утверждает, что неразвитость, слабость российского гражданского общества – одна из причин того, что оно не испытывает нужды в социологии как таковой, в том числе в социологических интерпретациях событий, происходящих в стране в настоящее время. Эта констатация, указывающая на очевидные вещи, требует, однако, уточнений. Разумеется, ее можно толковать в терминах вины и ответственности российского гражданского общества. Но ее же можно интерпретировать и в терминах вины и ответственности российского государства. Ведь именно оно заинтересовано в том, чтобы российский народ представлял собой инертную политическую «биомассу», а гражданское общество вечно оставалось в состоянии некоего социального эмбриона, мало на что пригодного. Именно государство, еще в свою бытность тоталитарным, взяло с самого начало под свой контроль социологию, подчинило себе всё в ней, вплоть до мотивационных сфер сознания профессиональных социологов. Более того, оно сумело добиться на этом пути наибольшего эффекта, приведя это сознание в такое состояние, при котором его обладатели даже не сознавали поразившего их недуга, не чувствовали никаких особых неудобств от парализованности своих высших духовных структур, отвечающих за состояние их мироощущения, мировоззрения и самосознания.

Если бы во второй половине XIX в. кому-либо из русских социологов сказали, что, спустя несколько десятилетий, с их внучатыми коллегами, собратьями по профессии произойдут такие сумрачные метаморфозы, они бы, скорее всего, не поверили в возможность последних. Ведь в Европе социология, как известно, возникла в лоне не государства, а гражданского общества. Аналогичным образом дело обстояло и с социологией в императорской России. Русские социологи не были рупорами российского государства, не демонстрировали в своих трудах верноподданнических чувств. Их социальное мышление не было «государствоцентристским». Они не выказывали сервилистских намерений помогать имперской бюрократии в ее «перестроечных» и «трансформационных» усилиях, когда таковые обнаруживались. Основанием их профессиональной идентичности являлось гражданское самосознание. Нравственное сознание многих из них носило теономный характер, то есть предполагало, что творческая свобода ученого опирается не на преходящие идеологические мотивы, а на абсолютные основания религиозного свойства.

В России, превратившейся в ХХ веке в Советский Союз, всё обрело совершенно иной характер. При полном отсутствии гражданского общества социологии не оставалось ничего иного, кроме того, чтобы стать выразителем и проводником интересов государства. Это привело к радикальным изменениям самой ее сути: она уже не могла быть наукой об обществе, являться социологией в изначальном смысле этого слова. Произошла роковая подмена: на место социологической науки был водворен некий наукообразный гибрид-симулякр, чье особое родословие просвечивало в его названии (марксистско-ленинская или советская социология).

То, что происходит с социологией в современной России, еще раз доказывает простую и очевидную истину: во-первых, нормальное развитие социологии в условиях авторитарно-полицейского государства невозможно; во-вторых, социология по-прежнему нуждается в гражданском обществе; в-третьих, пока в России не будет такового, о нормальном, то есть творческом, продуктивном развитии отечественной социологии не может быть и речи.

Для того, чтобы социологическое сознание могло связывать свою судьбу с гражданским обществом, быть глашатаем его нужд и интересов и, в силу своих возможностей, помогать его становлению, ему следует внимательнее отнестись к проблеме своих мировоззренческих оснований. Именно последние выступают тем опосредующим звеном, которое связывает ментальные структуры со структурами социальными. Между тем, их теоретическая проработка – это зона, которая сегодня почти не поддается научному освоению со стороны российских социологов.

Нормальная социология, отвечающая критериям научности, всегда была, есть и будет понимающей, то есть личностно окрашенной миовоззренчески фундированной социологией. Оригинальные и по-настоящему продуктивные социологические концепции всегда носят авторский характер и связаны с именами конкретных личностей, незаурядных индивидуальностей – Вебера, Дюркгейма, Маркса, Сорокина и т. д. Эти и другие социологи-классики выступали в своем творчестве от лица не государства, а от себя лично и тех структур, институтов и социальных групп гражданского общества, с которыми они себя идентифицировали. При этом каждый из них опирался на собственные отрефлексированные мировоззренческие основания.

Большинству же современных российских социологов, даже если они исполнены творческого пыла и антиэтатистского желания выступать от лица гражданского общества, не достает в практиках аутопозиционирования продуманных, зрелых, взвешенных, выстраданных мировоззренческих связующих, способных органично соединить познавательные интенции с действительными общественными нуждами и духовными запросами своих сограждан.

Кто-то, возможно, подумает: нет ничего проще, поскольку на рынке культурных услуг существует достаточно большой выбор уже готовых и апробированных мировоззренческих систем. Достаточно вообразить себя в роли, напоминающей роль посетителя магазина готового платья, выбрать по вкусу одну из мировоззренческих конструкций, облечь в нее свое профессиональное «я» и выйти в мир, имея вполне респектабельный вид солидного ученого. Однако все не так просто. Во-первых, у социолога, в отличие, скажем, от философа, возможности выбора существенно ограничены. Если философ может открыто пренебречь духом времени и общественными запросами, то социолог, в силу специфики его науки, изначально прочно прикован к социуму и его насущным нуждам. Поэтому его мировоззренческое воображение и методологические фантазии имеют свои конкретно-исторические ограничения. Да и мировоззренческих конструкций, которые можно было бы положить в основание своих теоретических построений, на самом деле не так уж много. За всю историю социологической науки обнаружилось всего лишь несколько крупных мировоззренческих систем, которые придавали социально ориентированным теоретическим конструкциям, выстраиваемым в их русле, характерные смысловые, ценностные и нормативные оттенки. Они различаются между собой содержательными доминантами и имеют вид теоцентрической, антропоцентрической и социоцентрической парадигм.

Может быть, кому-то это покажется странным, но, на мой взгляд, только первая предоставляет социологическому сознанию искомую и должную свободу творческого поиска. У религии есть одно свойство, о котором не часто вспоминают атеисты: она представляет собой одну из самых эффективных форм духовной самозащиты личности от всех форм государственного насилия. Из всех же конфессий в наибольшей степени и с наибольшей эффективностью эту защитную функцию выполняет христианство, а из всех христианских конфессий – протестантизм. Именно протестантское сознание смогло заложить в основание своих социальных концепций в качестве краеугольного камня такую фундаментальную ценность как духовная свобода. И этим оно существенно отличается от католического и православного сознаний, где свободе не придается экстраординарной значимости и где она оттеснена на задний план религиозного сознания.

Что же касается антропоцентризма и социоцентризма, то их мировоззренческая уязвимость состоит в том, что в первом господствует ценностно-нормативный релятивизм, чреватый методологическим анархизмом, как одной из форм уже не свободы, а вседозволенности, второй же слишком жестко привязывает социологическое сознание к конкретным социальным системам, заставляя ученого жертвовать самым важным – духовной свободой.

Теоцентризм с характерной для него привязанностью социологического сознания к абсолютным смыслам, ценностям и нормам радикально препятствует тому, чтобы ученый ощущал себя слугой какой-то системы или кого-либо из людей. В иерархии субъектов Бог – социум – человек он готов позитивно воспринимать нормативно-дисциплинарные императивы, исходящие от человека и социума, только при одном условии, если они не противоречат императивам, исходящим от Бога.

И самое удивительное и парадоксальное состоит здесь в том, что подобная тройная зависимость социологического сознания сразу, казалось бы, от троих субъектов, оборачивается в данном случае обретением самого главного, без чего не может быть истинного научно-гуманитарного творчества, - искомой духовной, а значит и интеллектуальной свободы. Ведь на самом деле императивов становится не больше, а меньше, ибо они сосредоточиваются только в одном месте, где пребывает Абсолют. А это дает право легко и вместе с тем твердо отстранять от себя все прочие, не связанные с Ним требования, от кого бы они не исходили. И когда жизненные обстоятельства кладут на одну чашу весов требования земного бога, Левиафана, а на другую – заповеди Бога истинного, то для теономно ориентированного социологического сознания проблема выбора между ними не составляет ровно никакого труда, поскольку его обладатель убежден, что, выбирая Бога, он выбирает духовную свободу.

К сказанному следует добавить, что свобода – понятие из лексикона гражданского общества, но отнюдь не государства. А это означает, что гражданское общество, как ансамбль формальных и неформальных институциональных структур, и христианство в качестве мировоззренческой системы оказываются в данном случае союзниками. Для обоих свобода выступает основополагающей ценностью, средоточием их главных социальных и духовных устремлений. Именно поэтому социологи, обладающие теономным мировоззрением, с готовностью становятся защитниками ценностей гражданского общества, и никакой неправовой государственный режим не в состоянии поставить их в позицию беспринципного сервилизма.

Кто-то, вероятно, заметит: «Но ведь те русские социологи серебряного века, которые обладали теономным мировоззрением, являлись не протестантами, а православными верующими». Да, это так. И это обстоятельство свидетельствует лишь о том, что из любого конфессионального пространства можно, пробиться сквозь завесы театрально-декоративной обрядовости к истинной духовной свободе. Но для этого, конечно же, необходим серьезный духовный труд.