Франц Шереги
Стимулы развития российской прикладной социологии и гносеологические барьеры
(Настоящий текст является основой доклада, с которым Франц Эдмундович Шереги выступал на Втором съезде Союза социологов России, 27 июня 2008 г.)
Трансформация социально-экономических отношений, начало которой было заявлено центральной властью еще в 1985 году, в целом сыграла роль тормоза развития академической социологии, однако стимулировала резкий всплеск социологической практики. В начале 1990-х годов социологией заниматься стало модно, в результате чего единовременно проявились «блеск и нищета» прикладной социологии. Под «блеском» следует понимать обилие денежных средств (от бизнеса, иностранных фондов, политических партий и движений, государственных структур), начиная со второй половины 1990-х годов «облагодетельствовавших» всех, кто умел держать в руках ножницы и «настригать» вопросы из различных социологических анкет. Социологическая практика стала действительно обширной и всеобъемлющей. Однако эта неожиданная свобода «творчества» породила широкий социологический дилетантизм. Наряду с отрицательным результатом, в профессиональном отношении бесконтрольная социологическая практика, переживавшая некий «эвристический бум», имела и положительное следствие. На почве бесплодности, а порой и ущербности (прежде всего для бизнеса) многочисленных «эмпирических опытов» произошла серьезная селекция новоиспеченных исследователей, осознавших ошибочность своего профессионального выбора, а также наметился рост социологической грамотности заказчиков.
Какова бы ни была результативность российской социологической практики 1990-х годов, она способствовала перманентной легитимности прикладной социологии, становлению сознательного взаимодействия бизнеса, сферы социального управления и «производителей» социальной статистики. Расширение спроса вывело российскую прикладную социологию за пределы государственных академических и образовательных учреждений, содействовало формированию автономных исследовательских центров и групп. Российская прикладная социология доказала и обществу, и себе, что она в состоянии функционировать на рыночной основе, естественно, в тесном сплетении со всеми «перипетиями» и «ухабами» товаро-денежных отношений.
В результате политических реформ также сбылись казавшиеся иллюзорными ожидания профессиональных социологов советских времен – ввести повсеместную вузовскую подготовку по социологической специализации. Следует признать, что радость осуществившейся долгожданной мечты была омрачена тем, что в подавляющем большинстве случаев ряды новых преподавателей социологии пополнили по воле властей «одномоментно» девальвированные обществоведы, в целом высокие профессионалы в своей области знаний, но не по своей воле оказавшиеся «мещанами во дворянстве» (по Мольеру). Это явилось еще одним значительным источником «расползания» дилетантской социологии. Речь о прикладной социологии, требующей познаний из области психологии, социальной психологии, математической статистики, журналистики, теории социальных институтов. Что касается теоретической социологии, здесь объединение, пусть вынужденное, под единым названием – «социолог» – ранее профессионально разобщенного сообщества оказалось весьма плодотворным. Сформирована единая гносеологическая платформа для старта по-новому осознанной обществоведческой специализации при позитивном использовании достижений коллег из экономически развитых стран и конструктивном учете прошлого научного опыта советского обществоведения (в том числе классического марксизма).
Во второй половине 2000-х годов можем с удовлетворением констатировать не только завершение институционализации российской прикладной социологии, но и возросший профессионализм вузовских преподавателей, и методическую грамотность молодых специалистов, в последнее десятилетие пополнивших ряды исследователей-прикладников. Оптимистический пафос этого вывода снижает тот факт, что по причине невостребованности работать по своей профессии продолжают не более трети тех, кто при поступлении в вуз выбрал поприще социолога.
Таким образом, сегодня мы с полным правом можем говорить о стадии завершения в России процесса экстенсивной институционализации прикладной социологии, представленной в основном молодыми специалистами, технология приобретения знаний которыми, предположительно, не была отягощена «охранительным идеологическим иммунитетом». Впереди процесс интенсивного развития социологии, содержанием которого является не профессиональная рутина, сводящая прикладные социологические исследования к интеллектуальному «ремеслу» (в положительном смысле), а упорный гносеологический труд, требующий консолидации усилий сообщества социологов-теоретиков. Проблема для прикладников здесь состоит в том, что нерешенность многих методических и методологических аспектов социологического знания снижает качество прикладных исследований, их достоверность и практическую применимость. В этом случае профессия социолога-прикладника сохраняет «виртуальный» характер и спрос на них со стороны общества остается низким [1].
Гносеологические проблемы, требующие своего решения, имеются и в прикладной, и в теоретической социологии. Вначале рассмотрим проблемы прикладной социологии. Условно их можно сгруппировать по следующим признакам: 1) организационные, 2) конъюнктурные, 3) методические, 4) методологические. Проблемы перечислены не столько в порядке остроты, сколько сложности их решения.
Организационная проблема в наименьшей степени связана с гносеологией, скорее это дефицит материальной предпосылки реализации прикладного исследования, являющегося весьма капиталоемким. Эта проблема включает две составляющие: финансовую и кадровую.
Финансовая проблема, для прикладной социологии сегодня являющаяся особо острой, заключается в следующем:
– масштабные описательные, а также аналитические прикладные социологические исследования мало востребованы, поэтому исследователи вынуждены делать ставку в основном на гранты;
– последнее приводит к тому, что в большинстве случаев профессиональный опыт и творческий потенциал исследователя нивелируется «заданностью» темы, предложенной грантодателем, даже если научная реализуемость темы сомнительна (в частности, когда тема сформулирована не вполне компетентными сотрудниками бюрократического учреждения);
– недостаток финансовых средств затрудняет качественную подготовку в вузах социологов-прикладников, так как не позволяет каждому студенту на практике лично осуществить различные формы исследования: массовое интервьюирование, экспертный опрос, контент-анализ, фокус-группу, социальный эксперимент.
В последнем случае приходится говорить о неполноте программы профессиональной подготовки социологов в вузах. Выходом могла бы стать возможность проходить практику в независимых исследовательских центрах, однако их мало, многие из них способны просуществовать не более 3-4-х лет, да и оперативный характер работы таких центров не позволяет заниматься «наставничеством». В итоге большинство заканчивающих вуз социологов слабо подготовлены по основной профессии, не способны к самостоятельной организации прикладных исследований, тем более – на качественном уровне интерпретировать эмпирические данные.
Фонды, общественные движения, СМИ, партии, муниципальные органы власти и т.д. как основные заказчики прикладных исследований – это в порядке вещей в экономически развитых странах. Но там фондов много, они обладают серьезным капиталом и имеют высокую степень свободы (хотя и не абсолютной) в финансировании прикладных исследований различной тематики. Запаздывание становления в России общественных фондов, способных на условиях «филантропии» финансировать социологические исследования, вызвано отсутствием необходимого количества предприятий с высокотехнологичным производством, получающих большую прибыль и по сей причине склонных к благотворительности.
Проблема «конъюнктурности» в прикладной социологии проистекает не только из предопределенности исследовательского потенциала наличным спросом на социологическую продукцию, что естественно для рыночных условий, но и, к сожалению, из состояния политической культуры общества в целом. В этой связи уместно напомнить из истории страны, что в конце 1920-х годов, по мере отдаления государства от НЭПа (новой экономической политики) и усиления принципов административного управления, до этого широко развитая практика прикладной социологии планомерно переродилась в монографическое краеведение, а социология образования (ее называли «педологией») была просто запрещена.
Такое следствие объясняется тем, что главный объект для администрирования – масса, воплощающая унифицированные взгляды и помыслы. Управление массой не предполагает опору на общественное мнение, его просто нет, ибо как это увидел советский социолог
Б.А. Грушин, проводивший в 1960-е годы опросы общественного мнения, в массе общественное мнение как сумма индивидуальных мнений, объединенных общей направленностью личных интересов, зачастую отсутствует, вместо него имеется идеологически (или теологически) «сцементированное» массовое сознание.
В условиях усиления государственного администрирования деятельность социологов-прикладников становится неуместной по причине того, что их профессия, по сути, схожа с деятельностью «санитара». Ведь социолог – это диагностик социальных болезней. А эти болезни не всегда приятно видеть тем, кто, будучи наделенным властью (любого вида и масштаба) непроизвольно, по некомпетентности или алчности явился причиной этих проблем. В таких условиях социологам вместо прикладных исследований предлагают «заняться социальной работой».
Нерешенные методические проблемы прикладной социологии обширны. В большинстве своем проистекают они из того, что у прикладной социологии в целом нет своих собственных, то есть порожденных этой наукой методов исследования. Посему все методические проблемы, присущие заимствованному из других областей науки исследовательскому инструментарию, автоматически привносятся в прикладную социологию.
Одна из основных проблем, серьезно затрудняющих гарантию достоверности результатов прикладного исследования, несовершенство моделей территориальной выборки как на федеральном, так и на региональном уровнях. Причин здесь несколько. Например, быстро стареющие данные переписи населения затрудняют получение устойчивых квот по многим параметрам объекта исследования, что не позволяет построить репрезентативную территориальную выборку, а также проверить репрезентативность данных исследования. Кроме того, по ряду параметров, порой важных для учета, например, в тематических исследованиях социологии конфликта, достоверных статистических данных нет (например, по этническому, конфессиональному составу населения). В большинстве случаев у исследователей нет открытого доступа к необходимой ведомственной статистике.
По многим показателям статистические сведения искажены и посему неприменимы в прикладных исследованиях. Речь идет не только об экономических показателях (искажены данные по занятости, доходам, реальному образованию населения и др.), но и социальных. Например, недостоверность численности и состава беспризорных (их стараются не задерживать и не учитывать), больных наркоманией (по просьбе родителей врачи порой указывают ложный диагноз), обучающихся в российских вузах иностранных студентов (многие зарубежные филиалы российских вузов выдают документы тысячам иностранных граждан, якобы являющихся студентами, которые в действительности используют эти документы для въезда в Российскую Федерацию с целью осуществления бизнес-деятельности) и т.д.
Затрудняет построение репрезентативной территориальной выборки и замена при государственном статистическом учете территориально-экономических районов на федеральные округа. Типология субъектов РФ по федеральным округам непригодна для прикладной социологии по той причине, что она объединяет группы населения, несопоставимые по географическим и производственным признакам ареала проживания, следовательно, и по качеству и образу жизни.
Большинство других методических проблем прикладной социологии (объективность структурирования объекта исследования, обоснованность выбора индикаторов для построения инструментария сбора первичной социологической информации, валидность шкал измерения, устойчивость социального прогноза) находятся в тесной взаимосвязи с нерешенностью ряда важных методологических вопросов социологии, посему их уместно рассмотреть в сочетании.
Основной методологический принцип прикладной социологии – структурный функционализм, по сути – позитивизм. Это оправдано тем, что в прикладной социологии вся процедура исследования, представляющая собой ни что иное, как квантификацию (количественное отображение) качественных характеристик объекта, подчиняется формальной логике. Инструментально - это воплощено в процедуре структурной и факторной (функциональной) операционализации понятий, выражающих содержание предмета научного анализа [2]. Правомерность процедуры лингвистической операционализации, как метода построения логической модели социологического инструментария для сбора первичной социальной информации, не вызывает сомнений. Гносеологическая проблема заключается в многополярности интерпретации исходного понятия. Например, если исследование нацелено на изучение образа жизни, то социологу приходится выбирать из нескольких десятков определений, и выбор часто может быть продиктован не научностью определения, а авторитетностью ученого, давшего это определение. При многополярности интерпретации основных понятий резко возрастает субъективность в построении операциональных моделей и, естественно, инструмента сбора первичной информации.
В итоге неизвестно, является ли та или иная операциональная модель основой объективного структурирования объекта анализа или субъективным представлением (мифологемой) некоего научного «авторитета». Это важно потому, что опреациональная модель предопределяет как структуру квантификации качественных характеристик объекта, так и логику интерпретации результатов исследования. Выходит, какую концепцию исследователь заложил в начале исследования, такую он и получит на стадии интерпретации данных? В целом да. Выбранная исследователем интерпретация центрального понятия, отображающего предмет исследования, в последующем красной нитью пронизывает все прикладное социологическое исследование, вплоть до анализа данных и построения выводов. В таком случае получается, что эмпирические данные суть лишь числовые подтверждения субъективной позиции исследователя (или кого-то из «научных авторитетов»), непроизвольно «внедренной» на стадии интерпретации предмета исследования. Чаще всего это действительно так. Сегодня ни один социолог, ни отечественный, ни зарубежный, не может однозначно ответить на вопрос, является ли выбранная логическая модель опреационализации научным (объективным) отражением структуры объекта исследования, или только мифологемой, «пропитанной» идеологическими или этическими нормами [3].
Проблема соотношения субъективности-объективности в прикладной социологии «не прозрачна», причем не по вине исследователя (хотя вопрос о методической грамотности исследователя часто присутствует). Сегодня мало оснований говорить о возможности построения научной (объективной) модели предмета любого аналитического социологического исследования по той причине, что в полном объеме не разработана и тем более не верифицирована ни одна социологическая теория среднего уровня. Есть только отдельные формально-логические концепции и фрагментарные эмпирические исследования, изучавшие отдельные проблемы, чаще всего по заказу органов социального управления. Естественно, такой процесс экстенсивного накопления социологических знаний и необходим, и неизбежен. Однако ожидать замены в прикладной социологии господствующего принципа «эвристичности», которая сродни блужданию в потемках, полноценной научной моделью не приходится до тех пор, пока не будут построены социологические теории среднего уровня.
Предпосылки для научного построения социологических теорий среднего уровня имелись давно, однако почти полностью поглотившая социологов XX века идеологическая борьба отодвинула эту задачу на второй план. Действительно, раз мы признаем, что прикладные исследования полностью опираются на принципы позитивизма, в том числе на логику структурного функционализма, то следует также признать, что изложенный Эмилем Дюркгеймом институциональный подход к построению социологической теории в прикладной социологии единственно приемлемый [4]. Однако дальше признания правомерности сказанного дело пока не движется.
Во-первых, кроме признания того, что социальные институты по своей сути есть отношения, консенсуса у социологов в определении этого социального феномена нет. Нет консенсуса даже в том, какова численность социальных институтов и должна ли их численность определяться исходя из многообразия форм взаимодействия (поведения) людей, либо из форм общественного сознания, как у Дюркгейма, считавшего право индикатором общественного разделения труда. Но и этот индикатор у него «многослойный», включающий не только кодифицированное право, но и мораль, и табу [5].
Во-вторых, согласно позитивизму, все формы социальных отношений, как рядоположенные (горизонтальные), имеют в своей основе только этическое сознание (речь идет об экономических, политических, художественных, конфессиональных и иных отношениях) [6].
В-третьих, любая форма имеет свое начало, развитие и полное содержание (расцвет), а посему требует рассмотрения в динамике. Это считал важным и Дюркгейм: «Новые общества, заменяющие исчезнувшие социальные типы, никогда не начинают своего пути точно там, где последние остановили свой…нужно, например, сравнивать средневековые христианские общества с первобытным Римом, последний – с начальной греческой общиной и т.д.» [7]. Выражая эту мысль образно и несколько упрощенно: бессмысленно семена пшеницы сравнивать с колосьями овса, их необходимо сравнить с семенами овса, а с колосьями овса – колосья пшеницы.
В приведенном Дюркгеймом историческом аналоге речь идет уже не о статической, а о динамической модели социологического познания, которая в первом приближении не может быть построена в опоре на формальную логику и посему такая гносеология не является методом прикладной социологии. Прикладная социология в своей гносеологии исходит не из принципа исторической ретроспективы, а из предметно определенных индикаторов той или иной, в данный момент реально существующей общности людей, так как построение познавательной операциональной модели возможно только в том случае, если социальный институт рассматривается в статике (не просто право, как социальный институт, включающий и мораль, и мифологию и др., а кодифицированное право (может удачнее – юриспруденция) как «завершенный» социальный институт, далее, мораль, также как «завершенный» социальный институт, и аналогично все иные «регуляторы» общественного разделения труда [8]). Не исключено, что построить научные теории среднего уровня в социологии в опоре на концепцию социальных институтов удастся лишь тогда, когда будет построен хотя бы «каркас» социологических динамических (категориальных) моделей. А посему, до решения этой проблемы прикладной социологии придется довольствоваться «эвристикой», включающей большую долю «субъективного творчества» и идеологемы.
Важная и методическая, и методологическая проблема прикладной социологии – выбор индикаторов, то есть тех социальных фактов, которые составляют предметную основу числовых показателей. Такие факты исследователем рассматриваются в качестве объективных. Однако это «видимость» и имеет она место лишь потому, что факты существуют вне индивида. На самом деле – они нормативные, ибо их характер полностью предопределен внешней формой социальных институтов конкретного исторического периода. Например, одни и те же индикаторы в различных социальных системах носят разное оценочное или ценностное содержание: избыточная производственная активность (скажем, стремление работать в нескольких местах) в советский период квалифицировалась как «рвачество», а сейчас – как предпринимательство; стремление к бытовому благополучию – как «буржуазное мещанство», а сейчас – как культура среднего класса.
Нормативность индикаторов во многом предопределяет выводы исследователя на стадии анализа данных, поэтому на этой стадии присутствуют не только субъективные установки, привнесенные из процедуры интерпретации и операционализации основных понятий, но также социальные нормы, содержащиеся в использованных в инструментарии сбора первичной социологической информации индикаторах.
Именно нормативность индикаторов затрудняет социологический прогноз, укорачивая временной лаг его валидности. Прогноз методами математической статистики (формальной логики) полностью зависит от устойчивости и степени «актуальности» индикаторов, на основании которых получены эмпирические данные (и, естественно, строится прогноз). Например, в конце 1980-х годов было много заказов на предмет социологического поиска путей совершенствования работы областных молодежных (комсомольских) организаций. Эти исследования и прогнозные рекомендации, строившиеся на актуальных индикаторах, были вполне обоснованные, однако только для комсомольской работы. Через несколько лет распался СССР и исчез комсомол как молодежная организация. В проведенных исследованиях это было невозможно предвидеть, так как объектом исследования не являлось само государство, и индикаторы этого социального института в исследовании правомерно не использовались [9].
Выбор индикаторов – предпосылка к квантификации качественных характеристик объекта исследования. Инструмент квантификации – шкалы измерения, роль которых в анкете, как правило, выполняют вопросы. Построение шкалы измерения есть ничто иное, как градуирование [10] индикаторов. В прикладной социологии шкалы измерения заимствованы из математики, поэтому кажется, что они совершенны, то есть объективны. Правомерно утверждать, что они научны в соответствии с господствующей в математике парадигмой, но отнюдь не объективны. Даже в естественных науках, в том числе в физике, шкалы измерения в определенном смысле субъективны, то есть предполагают включение условного (конвенциального) нуля [11]. Например, при измерении температуры можно по соглашению (конвенции) начинать отсчет (нулевая точка) либо от момента кипения воды, либо от момента ее замерзания. В научных моделях от этого ничего не изменится, речь шла бы только об удобстве пользования той или иной моделью счета [12]. Упомянутая конвенциальность присутствует при построении интервальных шкал, для которых применимы все формулы математической статистики. Что говорить тогда о более «мягких» ординарных (ранговых) шкалах, которые среди шкал, применяемых в прикладной социологии, составляют не менее 80%?
Ранговые шкалы нацелены на измерение установок, мнений, оценок респондентов, а посему их субъективность не вызывает сомнений. Институциональный подход к изучению объекта в прикладной социологии предполагает измерение отношений, и посему доминантное применение ранговых шкал научно оправдано. Однако как однозначно определить, какова степень интенсивности установок или оценок, высказанных разными респондентами, например, с применением позиции шкалы «я часто недоволен» (чем-то)? Для разных людей «часто» означает разное событие (раз в месяц, раз в неделю, ежедневно). Эти различия вуалируются оценкой «часто». Что мы измерили в этом случае, не всегда ясно.
Не менее важна валидность шкалы, особенно интенсивной, имеющей свойство не дискретного, а непрерывного континуума («протяженности»), например, для измерения степени удовлетворенности. Когда человек говорит что «жизнь хороша», под этим кроется широчайшая палитра состояний разных людей: для кого-то хороша, потому что он поступил в вуз, для кого-то – потому что он встретил любимую, для кого-то, потому что ему удалось выздороветь и т.д. В принципе детализовать такую шкалу можно.
Важная методологическая проблема содержится в процедуре интерпретации данных исследования. Заключается она в том, что сегодня процесс интерпретации полностью зависит от эвристической позиции исследователя. Это – несовершенство процесса интерпретации. Будучи по научным правилам процедурой, обратной операционализации понятий, интерпретация должна строиться на синтезе полученных эмпирических данных в понятийные конструкты, обозначающие качества, изучению которых посвящено исследование. Методический «рецепт» этой проблемы имеется. Психологами замечено, что такой синтез количества в качество может быть осуществлен при помощи факторного анализа. Он же может стать инструментом для уточнения полноты операциональной модели, что можно сделать на этапе пробного исследования.
Следует указать еще на два момента, важных при интерпретации данных и построении прогностических моделей. Первый – это необходимость использования демографической статистики как характеристики динамики объекта (особенно учитывая демографические «ямы» и «всплески»). Необходимость использования демографической статистики подводит нас к мысли о важности анализа социальной структуры объекта (классовой, социально-профессиональной, геронтологической, ювентологической, этнической и др.) на стадии интерпретации данных.
Второй – использование этногенеза при объяснении динамических явлений. Без этногенеза невозможно научное объяснение исторических процессов «средней» длительности, тем более – явлений цивилизации, традиций, образа жизни, этнических конфликтов и политических явлений. Использование этногенеза в социологии – скорее методологическая, чем методическая проблема.
Таковы основные методологические и методические проблемы, решить которые социологии предстоит, дабы превратить прикладные исследования из эвристических в подлинно научные.
Примечания:
1. Многие вузы находят правильный выход из этого противоречия, вводя двойную специализацию: социолог - психолог, социолог – политолог, социолог – маркетолог и т.д.
2. Заложенный в основу лингвистических операциональных методов позитивизм научно был обоснован Л. Витгенштейном и Б. Расселом, и адаптирован к прикладной социологии П. Лазарсфельдом, Р. Мертоном и Т. Парсонсом.
3. Образно говоря, речь идет о том, разрезан ли апельсин на круги поперек и его содержание интерпретируется с позиции анализа кругов и сегментов, либо он «разобран» вдоль на доли, и тогда мы имеем иную, более объективную основу для структурного анализа.
4. Кстати, о том, что к концу XIX века главной задачей социологов стало построение специальных теорий среднего уровня (то есть профессиональная специализация) писал и Г. Спенсер, и Э. Дюркгейм, и Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге».
Для полноты данного ряда следует добавить мифологию и индивидуализированное «моральное право», которое, по-видимому, правомерно обозначить понятием «совесть». Более подробное обоснование такой динамической модели см. во введении к книге Шереги Ф.Э. Социология права. «Алетейя», СПб., 2002.
5. Правомерно выдвинуть гипотезу, что такие виды массового сознания как эстетическое, теологическое, этническое и экологическое не имеют собственной эмпирической формы выражения и опосредуются «внешними» индикаторами. Например, не существует собственного предметного выражения понятия «красный» – это только может быть цвет плода, знамени и т.д., то есть какой-то вещи, которая заведомо уже имеет этическое (оценочное) содержание. Это же касается религиозного сознания, в связи с чем в иудаизме, родоначальнике большинства мировых религий, изначально главный символ веры – Ягве – не имел (и не имеет) предметного облика, разве только в «слове» («Я есмь то, что есмь»).
6. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., Канон, 1996, стр. 180.
7. Для большей наглядности укажем, что когда Дюркгейм включает мораль и табу в понятие «право», он непроизвольно (а может быть сознательно) переходит к динамической социологической модели, построение которой возможно на основании принципа исторической ретроспективы и только в опоре на диалектическую логику, но не при помощи формальной логики, используемой для статической модели (операционализации). Для иллюстрации прибегнем к упрощенному примеру, Так, если мы хоти увидеть полный жизненный цикл птицы, он представится нам в динамике как комплекс, включающий яйцо, птенца и взрослую птицу. Части этого цикла неразрывны, иначе явление не существует (нет жизни). Такой анализ потребует диалектической логики. Однако это не исключает того, что при помощи формальной логики мы можем анализировать автономно как целостное завершенное явление и яйцо, и птенца, и взрослую птицу. В случае дальнейшей логической детализации будут вводиться индикаторы, и мы получим, например, для яйца: яйцо сороки, воробья, гуся и т.д., то есть эмпирически сопоставимые между собой объекты.
8. Динамическая модель в социологии основана на принципе исторической ретроспективы и подчиняется диалектической логике. Она предполагает использование в качестве «опорных точек» либо этапы цивилизации (по Гегелю, Тойнби, Хантингтону и др.), либо общественно-экономические формации (по Марксу). Последнее ближе социологической концепции Дюркгейма (позитивизму). Такие модели называются категориальными. Попытка построить подобные модели, с тем или иным успехом и с большой долей опоры на интуицию, содержится в введениях к книгам автора: Социология права (2002), Социология предпринимательства (2002), Социология политики (2003), Социология девиации (2004). Близость марксовской концепции социального развития позитивизму (структурному функционализму) заключается в том, что построенные им на основе диалектической логики динамические категориальные модели в статике (т.е. относительно явлений одной общественно-экономической формации) поддаются операционализации при помощи формальной логики. С определенными оговорками анализ Марксом понятия «капитал», чему посвящено несколько томов, можно назвать социологической операциональной макромоделью, логический стержень которой – общественное разделение труда.
9. Для анализа эволюции государства как социального института потребовалось бы использование индикаторов из сферы макроэкономической и межэтнической жизни.
10. От слова градация.
11. Здесь речь идет об интервальных шкалах, а не об абсолютных, где в качестве нулевой точки градуирования принята скорость света (в теории относительности), или абсолютная точка замерзания (-273 по Цельсию).
12. Из истории математики известно, что в разных цивилизациях использовались различные системы исчисления: у архаичных народов древности применялась 5-ричная, у индейцев Северной Америки – 20-ричная, у ряда иных племен – 12-ричная, в Вавилоне – 60-ричная, в современной цивилизации – 10-ричная, однако в информатике, особенно для компьютеров, ученые вернулись к системе исчисления «первобытного общества» – 2-ичной. См. Б.В. Болгарский. Очерки по истории математики. Минск, Вышэйшая школа, 1979, стр. 12-23.