БЕЗ ГОЛОФАСТА, С РАПОПОРТОМ
Некролог к юбилею
Так совпало: одному в этот день семьдесят лет, земных, другому девять дней, уже тамошних.
В полдень 8 декабря никто в спокойном городе Вильнюсе не знал, какая несправедливость случилась в Петербурге на исходе ночи. Лишь в маленькой кофейне-с- булочками два траченных временем типа за угловым столиком тоскливо бродили по ошарашенной памяти, вдруг оказавшейся усыпальницей.
«Валерий Голофаст сегодня скоропостижно скончался в четыре утра. Дочь Оксана».
Без всякого приличествующего судьбе стука в дверь. До естественного угасания Голофасту было – как в середине второго тайма до финального свистка, а света в долихоцефальном черепе – на два стадиона.
– У старухи, однако, хороший вкус, – сказал один тоскливый тип. – Умеет, сволочь костлявая, выбрать жертву.
– Да, блестящий был человек, – согласился другой тоскливый, обычно к лобовым комплиментам не склонный.
Этот не склонный был Рапопорт. Разглядывая кофейную гущу, он стал вспоминать, как срастался с тем, кто теперь вот отпал. Как в начале 80-х, сваливая из питерского академзаведения, в котором стажировался, на недельку домой в Вильнюс, по возвращении в Питер вместо приветствия слышал от встречного Голофаста: «Но тогда ведь, Серёжа, получается, что...» Недоговорённое неделю назад возобновлялось с того места, на котором прервалось. Или и не прерывалось вовсе, просто речь становилась внутренней.
Голофаст, которому девять дней, был желаннейшим собеседником Рапопорта, которому семьдесят лет.
Из их последних разговоров, компьютерных.
С.Р., увы, не провидец. Чем занят в навалившемся декабре? Есть ли планы на ближайшую жизнь?
В.Г., не провидец тоже. В декабре вообще никогда ничего не происходит... Я тут как-то думал над выражением «пью таблетки» и пытался перевести на разные иностранные языки. Никак не выходило. Так что пью водку, когда есть... Но, чёрт возьми, без тебя скучаю.
<…>
C.Р. ...А в наукообразие влипли мы не от желания ли придать внеличную значительность рождавшимся в башках идейкам?.. Плюс коллективная, клановая поддержка этой утехи. Эта «научность», сжиравшая свободу души...
В.Г. ...Поэтическое или живописное восприятие жизни очень искушающе. У меня был период, когда я шлялся в академию художеств, там были знакомые девушки. И прикидывал, как бы это – то, что перед глазами, – изобразить акварелью, например. От окружающего бреда оставались забавные цветные пятна. Но в этом было местное упоение...
В предпочтении местного упоения вселенскому, как и во многом другом, они сошлись, несмотря на роман Голофаста со свалившейся на человечество глобализацией.
Ещё В.Г. Прочёл про будни. Странным образом твой текст для меня звучит неким отдалённым продолжением моей темки про социальные машины... Я тут обнаружил, что нет толерантности. А есть дрессированное, вынужденное безразличие (правда, в городе; в селе – не думал). Как безразличие превращается в страх и ненависть, в коварство и корысть – ещё проблема. Часть ответов – в машинах, которые выплёвывают новые «стимулы»...
Другую часть ответов придётся искать без Голофаста. Но с Рапопортом. Который может отлипнуть от наукообразия, но не от будничного безобразия социальных машин, ставящих всё новые вопросы.
В моей, куда менее, чем у Рапопорта, нагруженной Голофастом, памяти, кое-что всё же высвечивается задним числом почти так же зловеще, как Рапопортовы «планы на ближайшую жизнь». В июне при встрече в Питере Валерий отозвался на моё жизнеописание предков в том смысле, что о тяжёлом, трагическом рассказано легко, но без потери веса событий.
– Так я ж итожил, а итожить события легче, чем их проживать, – пустился я скромничать. И процитировал себя: «Жизнь сложна в своём течении и проста в итоге».
– Ну это да, – рассмеялся Валерий, – это ещё Толстой знал, много ли человеку земли нужно в итоге: три аршина Пахому хватило – «от ног до головы».
Голова Голофаста из тех, чей уход – опустынивание земли.
Но, пока на земле Рапопорт, зелено дерево жизни, и «группа товарищей» хорошо посидит сегодня, завтра и, если старуха возьмёт отгул, послезавтра тоже.
17 декабря 2004
А. Кетегат