«ЗНАЯ ЛИМОНЫ»: Американская выставка в мемуарах Хрущева

Марк Липовецкий

В своих воспоминаниях Хрущев рассказывает о том, что приглашение посетить США было передано ему Фролом Козловым, тогдашним секретарем ЦК. Якобы пакет с приглашением от президента Эйзенхауэра было доставлен Козлову с курьером в тот момент, когда последний, находясь с официальным визитом в США, осматривал недостроенный корабль с атомным двигателем. Причем речь идет не о каком-то предварительном документе, а о формальном приглашении: «Документ, находившийся в нем (в пакете - М.Л.), был сформулирован кратко: делалось приглашение председателю Совета Министров СССР от имени президента США посетить его страну с дружеским визитом. Адресовался документ персонально мне.» (Хрущев, 294) Достаточно занятно выглядит и способ доставки документа такой важности: «Вернувшись, Козлов в выходной день позвонил мне на дачу, а затем приехал и сказал: «У меня есть специально для Вас пакет от президента Соединенных Штатов господина Эйзенхауэра…» (294). Понятное дело, в рабочий день для такого пустяка времени не нашлось…

В этом фрагменте бросаются в глаза по крайней мере два существенных умолчания. Первое: Фролов ездил в США не как специалист по судостроению, а как первый зам. Хрущева и глава делегации, открывшей советскую выставку в США, состоявшуюся в июле 59-го в Нью-Йорке (портрет Фролова даже украшал в эти дни обложку журнала Time ). Второе: приглашение от Эйзенхауэра было передано Хрущеву лично Никсоном, тогда вице-президентом, приехавшим в Москву в августе того же года, чтобы открыть и представить ответную американскую выставку. Никсон пишет об этом так : «Walking over the grounds of the dacha with only Troyanovsky, his interpreter, with us, I brought up the invitation President Eizenhower had extended to him to come and visit the United States, which we had not discussed before (…) He listened without interruption and then answered noncommittally, that he would keep in touch with Andrei Gromyko in Geneva." (Nixon, 271)

Хрущев «забыл» не только о Никсоне и американской выставке, которую тот представлял, но и о советской выставке, на которую американская была ответом. Такая забывчивость слишком логична, чтобы не вызывать сомнений. Показательно, что процитированный эпизод открывает обширную главу воспоминаний Хрущева, посвященную его визиту в США в сентябре 1959-го года и композиционно, а нередко почти дословно, повторяющую «Лицом к лицу с Америкой». Эта 700-страничная книга о поездке Хрущева была написана группой журналистов во главе с А.Аджубеем, Н.Грибачевым и Г.Жуковым, она вышла массовым тиражом (750,000 экз.) в декабре 1959-го года, а уже в апреле 60-го была награждена Ленинской премией в области литературы.

Между тем, в самом конце этой главы, после рассказа о своей поездке по США, Хрущев неожиданно - вопреки хронологии - «вспоминает» и о Никсоне, и об американской выставке и о кухонном диспуте. Он, оказывается, не все позабыл.

Хрущев оценивает выставку однозначно негативно:

«Выставка не имела успеха, потому что отношение к ней организаторов оказалось несерьезным: она носила сугубо пропагандистский характер, так как содержала главным образом фотографии или экспонаты художников и скульпторов (…) Выставка носила сугубо агитационный характер и не удовлетворяла запросов наших руководящих хозяйственных, технических и партийных кадров. Мы отнеслись к ней придирчиво (…) С моей точки зрения там не было ничего, что нам можно было бы практически использовать. Почти не было новой техники, а мы практически гонялись за всякими новинками и ожидали, что американцы что-то покажут.» (Хрущев, 376)

Интересно, что этой оценке противоречило не только реальное содержание выставки, на которой были представлена и одна из первых действующих IBM , и цветное телевидение, и прототип видеокамеры, и шестиспаленный model home и model kitchen , набитая самой разной бытовой техникой, включая электроплиту и посудомоечную машину с дистанционным управлением, и целый павильон любимых Хрущевым сельскохозяйственных машин, и выставка американских автомобилей 1959-го года. Ей противоречит и то, что сам Хрущев (буквально на следующей странице) пишет про выставку: «когда я стал знакомиться с выставочными материалами на кухне и ее оборудованием, то увидел немало интересного (…) Американцы хотели показать, как организован быт в Америке, стремились поразить воображение русских. Отчасти им это удалось. Там было очень много новинок, которые заслуживали того, чтобы перенести их на социалистическую почву » (Хрущев, 376)

В чем причина такой непоследовательности? Вероятно, в противоречии между установкой и непосредственной реакцией. Установка на негативное отношение к выставке была политически запрограммирована еще до начала выставки «запросами наших руководящих хозяйственных, технических и партийных кадров», т.к. обнажала разрыв между бытом самой прогрессивной страны в мире и загнивающим капитализмом. Именно этим объясняется последовательное замалчивание выставки в советской прессе, и практическое отсутствие билетов на выставку в открытой продаже, и строгий отбор посетителей выставки из партхозактива, и, скажем, такие меры, о которых не так давно упомянул А.Герман: «А вспомнить американскую выставку, где военные курсанты лупили бляхами молодежь! Ты мог прийти на американскую выставку, посмотреть на товары, получить какие-то буклетики, потом выйти, а где-то за углом стояли курсанты училища, уж не знаю, Дзержинского либо Фрунзе, либо еще какого-то, и ты должен был пройти сквозь строй блях.» (ИК,2000-8:10) Показательно, что, скрепя сердце, разрешив раздачу бесплатной кока-колы, Кремль в то же время категорически запретил раздавать бесплатную помаду Коти (Time, August 3, 1959). Помада была пострашнее кока-колы, потому что, во-первых, могла войти в советский быт на относительно долгое время, а во-вторых, была бы видна (в отличие от проглоченной кока-колы). Эта агрессия пугала больше атомной бомбы, потому что ей-то, в отличие от бомбы, нечего было противопоставить.

Но в то же время Хрущев и сам был советским человеком, которого не могли не задеть и не увлечь американские чудеса повседневной жизни. Недаром в своей импровизированной речи на открытии выставке, он, несмотря на обещания перегнать Америку через 7 лет, проговаривается, что испытал «определенную зависть»! Именно поэтому он - поборник полезности - проскакивает мимо машин для голосования (честно признавшись, что «нас это не интересует»), всякого рода агротехники и даже IBM (в передаче репортера " Time " его реакция была следующей: " To shoot off the rockets , we have computers , and they are just as complicated as this ") - и надолго застревает в типовом частном доме и особенно типовой кухне, где разгорается знаменитый кухонный диспут с Никсоном. В воспоминаниях Хрущев утверждает, что эта дискуссия началась и вращалась вокруг автомата для выжимания лимонного сока. Приведу еще одну большую цитату, так как она весьма показательна:

Я задал вопрос и с этого все началось: «Господин Никсон, думаю, что организаторы выставки несерьезно отнеслись к СССР и показывают нам не главные вещи. Вот автомат, который выжимает сок. Его требуется для чая несколько капель. Облегчает или не облегчает труд хозяйки такой автомат? По-моему не облегчает: потребуется меньше времени и труда, чтобы разрезать лимон ножом».

Хотя я рос среди шахтеров, но лимоны были им доступны, и мы покупали их. Часто пили чай с лимоном, стоил он гривенник за штуку (…) Зная лимоны, я продолжал: «Ту же работу можно вручную сделать быстрее, чем сложным аппаратом, который вы выставляете. Для чего вы нам это показываете? Хотите ввести нас в заблуждение и продемонстрировать нереальные вещи?» Он (Никсон) доказывал обратное, и очень горячо. Я отвечал тем же, ибо во время спора тоже вхожу в азарт. Наш спор разгорелся и затянулся. Его наблюдали журналисты, которые нас сопровождали. Они были с магнитофонами и все записывали. Потом долгое время эта беседа обыгрывалась журналистами в буржуазной печати.

Конечно, показательно, что Хрущеву и не приходит в голову, что лимон можно не только капать в чай, но и просто пить в виде сока с сахаром или, предположим, делать натуральный лимонад. Еще более показательно и то, что он - многолетний член советской партийной элиты - доказывая свое личное «знакомство с лимонами», ссылается на дореволюционные времена и дореволюционные лимоны, тогда доступные рабочим. Как подсказала при обсуждении этой статьи М.Чудакова, согласно Кремлевскому этикету, лимон в стакане с чаем полагался только Сталину – о чем Хрущев, разумеется, знал: лимон, таким образом, для него ассоциировался с высочайшим социальным статусом, а американская лимоновыжималка выглядела прямым глумлением. Парадоксальным образом, этот фрагмент выдает тоску по утраченному быту, пробужденную в закаленном номенклатурщике американской выставкой. Ту самую тоску, которая спустя двадцать лет в полной мере развернется в культуре застоя, в брежневской коллекции автомашин, «березках», спецраспределителях и прочих радостях эпохи дефицита.

Однако, самое удивительное в этом фрагменте состоит в том, что он не имеет никакого отношения к кухонному диспуту с Никсоном. Диспут снимался телекамерами, был показан тремя американскими каналами, а его сокращенная стенограмма попала даже в советские газеты. На самом деле, во-первых, спор Хрущева с Никсоном начался не с лимоновыжималки, а со стиральных машин - приспособления во всех отношения менее «надуманного», даже с точки зрения Хрущева. Во-вторых, бытовой техникой беседа не ограничилась, как можно подумать по изложению Хрущева : после миролюбивой фразы Никсона ("Isn't it better to be talking about the relative merits of our washing machines than the relative strength of our rockets?… Isn't' this kind of competition you want?" [ Nixon , 256, Time , 24]) Хрущев неожиданно потерял контроль над собой и резко сменил тональность и содержание дискуссии. В пересказе Никсона (фактически идентичном стенограмме, опубликованной в журнале Time) хрущевская эскапада выглядела и звучала так: "At this he gave the appearance of turning angry and, jamming his thumb into my chest, he shouted: "Yes, that's kind of competition we want, but your generals say they are so powerful they can destroy us. We can also show you something so that you will know the Russian spirit. We are strong, we can beat you." ( Nixon , 256)

Эта, казалось бы, немотивированная вспышка агрессивности, как, впрочем, и многочисленные подмены и перестановки в анализируемой части мемуаров Хрущева указывают на травматический характер его восприятия американской выставки. Как пишет М.Эпштейн, суммируя соответствующие исследования по психологии, травма - это «негативная референция, которая не воспроизводит реальности посредством достоверных образов, но указывает на непредставимое, немыслимое, нечувствуемое (…) Травма, с одной стороны, прерывает процесс отсылки к реальности, но, с другой стороны, вводит в действие отрицательную референцию, как свидетельство о том катастрофическом, чрезмерном опыте, который разрушает саму предпосылку опыта.» (Эпштейн, 40) Пожалуй, самым ярким примером такой негативной референции становится всплывающий образ лимона, доступному дореволюционному шахтеру и забытый в советской стране после пережитого катастрофического опыта. Но дело, разумеется, не только в этом.

Выставка действительно прерывает для Хрущева (и всей советской цивилизации) «процесс отсылки к реальности». Во-первых, он не может поверить, что американская (шире - капиталистическая) цивилизация выставляет в качестве главных доказательств своей силы не ракеты, не тяжелое машиностроение и не атомные двигатели, а стиральные машины, кухонное оборудование с дистанционным управлением и соковыжималки. С его точки зрения - все это «несерьезно» (слово, трижды повторенное в хрущевском мемуаре о выставке). Поэтому ему кажется, что от него специально скрывают что-то чрезвычайно важное, так сказать, американскую военную тайну - подлинный секрет американского превосходства, которое он, несмотря на весь советский блеф, отчетливо осознает. Он подозревает, что эта выставка нарочно обманывает советское руководство, так сказать, отводит глаза от подлинной силы Америки. Хрущев прекрасно знал, как это делается - ведь он сам блефовал, говоря, что во всех новых советских квартирах есть оборудование, подобное американскому, На советской выставке в Нью-Йорке были даже показаны макеты советских квартир, никогда не существовавших в действительности. Именно этим, видимо, внезапно поразившим Хрущева подозрением объясняется взрыв угрожающих криков о советской скрытой силе, произошедший на кухонной экспозиции. Именно этим подозрением объясняется и то, что разговор о стиральных машинах, а главное, о политике Хрущев в своих воспоминаниях подменяет сюжетом о лимоновыжималке: подсознательно в своей памяти он связал незначительность этого автомата с тем, что он посчитал американским обманом, тайным умыслом выставки.

Однако, это лишь первый уровень травмы. На более глубоком уровне, Америка, построенная из советских идеологем о «крупнейшей капиталистической стране», об угнетении рабочего класса и о толстых буржуях, купающихся в золоте, тает перед его глазами, а то, что он видит, не складывается для него в картину реальности. Частная жизнь в целом и бытовой комфорт в частности с точки зрения советской цивилизации находится где-то на дальней периферии интересов государства (если вообще попадает в его сферу) и никак не может составлять его центральный интерес. Не случайно хрущевские нападки на модернистское искусство, в сущности, распространяются на всю выставку. Говоря об авангардистской скульптуре, он восклицает: «Как посмотрела бы мать на сына-скульптора, который изобразил женщину в таком виде? Этот человек, наверное, извращенец. Думаю, что он, видимо, ненормальный, потом что человек, нормально видящий природу, никак не может изобразить женщину в таком виде». (Хрущев, 376) Но точно в тех же терминах он характеризует и «неправильную» с его точки зрения реакцию на выставку в целом: «Мне показалось, что выставка произвела на большинство посетителей не хорошее впечатление, а отталкивающее. Безусловно, имелись и поклонники. В каждом обществе и на каждом этапе его развития рождаются всякие идеи: и прогрессивные, и иные, с извращениями. Возможно именно последние нравились отдельным посетителям:» (375) (Понятно, что именно этих «извращенцев» и следовало поучить курсантскими бляхами).

Однако эти филиппики, по-видимому, должны были заглушить более глубокое чувство, составляющее основу травматического впечатления от выставки. Ведь если эта «извращенная» реальность, сфокусированная вокруг уродливых скульптур и лимоновыжималок, все-таки реальна, то тогда - в соответствие с бинарной логикой, на которой советское сознание было взращено - именно советская реальность, в которой бесплатная помада оказывается недопустимой роскошью - сомнительна, иллюзорна и в конечном счете нереальна?

Именно этот страх, на мой взгляд, был вытеснен последовавшей за американской выставкой поездкой Хрущева в Америку и особенно книгой «Лицом к лицу» с Америкой, эту поездку репрезентировавшей. Вот почему рассказ о выставке в мемуарах Хрущева завершает главу о поездке, а не предшествует ей, как следовало бы в соответствие с хронологией. Такой порядок маскирует травму и делает ее как бы не существующей.

«Лицом к лицу с Америкой» является прямым ответом на американскую выставку, потому что эта книга призвана восстановить реальность Америки, совместимую с советской моделью мира и не отменяющую субстанциональность советской реальности самим фактом своего существования. Не имея времени вдаваться в подробности этого проекта, отмечу лишь одну, но весьма характерную черту. Если выставка помещала в центр американского мира частного человека с его частным жилищем и приватным комфортом - несерьезный или фиктивный центр для цивилизации, по Хрущеву - то «Лицом к лицу с Америкой» в целом и иллюстративный материал к ней помещают в центр народную массу. Само существование этой категории - народной массы, народа, коллективного тела ­- в Америке служило легитимацией советской картины миры. Как пишет В.Паперный, в тоталитарной культуре (культуре 2) «каждый коллектив имел своего индивидуального репрезентанта. Коллектив всей страны имел в качестве репрезентанта Сталина. Сталин был эквивалентом всей страны и любой ее выделенной части» (Паперный, 156). Именно эта модель Культуры 2 четко прослеживается в фотографиях, сопровождающих книгу. Хрущев репрезентирует советский народ и поэтому он показан либо с официальными репрезентантами американского народа, либо непосредственно - с народом. В конечном счете, американская масса оказывается неотличимой от советской массы, что подчеркивает сверхзадачу всего проекта: подтвердить онтологический статус советской реальности в первую очередь. Характерно, что на большинстве фотографий отсутствует какое-либо помещение, замкнутое (приватное) пространство. Показательное исключение составляет эта фотография, на которой Хрущев заснят на фоне стеклянной стены, за которой видны любопытствующие американцы. Но эта фотография скорее подчеркивает оппозицию между внешним и внутренним пространством, чем снимает ее. Атрибуты помещения отделяют Хрущева от массы, но масса прорывает стены и окна, желая вступить контакт с советским народом, репрезентированным Хрущевым. Эта модель явно противостоит уюту и удобству типового дома и кухни, вызвавших ярость Хрущева на выставке.

Посредством пропагандистской кампании, сопровождавшей поездку Хрущева по Америке, советская идеология вытеснила травму, нанесенную американской выставкой и восстановила статус советской реальности. Но именно осознание советского мира как нереального, иллюзорного и симулятивного составило основную тему советского альтернативного и в особенности постмодернистского искусства 60-70-х годов. Американская выставка была одним из толчков, вызвавших это онтологическое сомнение.

Хрущев. Время, люди, власть. (Воспоминания в 4-х книгах). Т.3. М.: Московские новости, 1999.